— Вы давно знакомы с Беляевым?

— Полтора года. Он не мог решиться на развод. У него двоемаленьких детей.

— Это всегда сложная проблема, — согласился Дронго. — АБорисов постоянно общается со своим патроном?

— Нет, не постоянно. Но достаточно часто. Он выполняетфункции… скорее помощника или секретаря, чем телохранителя. Валя хорошийпарень, немного бесхарактерный, но хороший. Я слышала, что он раньше работал натаможне.

— Вы ходили в «Ритц» пешком?

— Беляев предлагал присылать за мной машину, но мне нехотелось. Ведь наши отели находились совсем рядом. Я выходила из«Интерконтиненталя» и доходила до Вандомской площади за несколько минут. Аутром возвращалась к себе, чтобы другие не догадались. Возвращалась к завтраку.Но мне кажется, что все равно все догадывались о наших отношениях.

— Вы присутствовали при разговорах Горшмана с Беляевым?

— Да, несколько раз.

— О чем они говорили? Меня интересуют не столько их беседы,сколько их тон, настроение обоих, отношение друг к другу.

— Я все равно не прислушивалась к их разговорам. Но ониобычно разговаривали очень тихо. Вернее, больше говорил Беляев, а АлександрАбрамович его слушал. Иногда вставлял какие-нибудь фразы. Он вообще не любилмного говорить. Но они очень дружили. Я слышала, как часто они смеялись,шутили. Они ведь были компаньонами, и Беляев доверял своему напарнику. Он мненесколько раз говорил, что преклоняется перед талантами Александра Абрамовича.Рассказывал о гениальности Горшмана в экономических вопросах. Говорил, что безАлександра Абрамовича их компания ничего не стоит. Он его очень уважал.

— А как он относился к Юлии Соломоновне?

— Нормально. Она вообще очень деликатная и тонкая женщина.

— Как вы думаете, кто мог убить Александра Абрамовича? Этосделал кто-то чужой — или кто-то из своих?

— Чужой вряд ли, — сразу ответила Алена. — Чужой не могзнать, кто и где сидит. А убийство совершили в темноте. Вы же видели, что нампоказал бригадир.

Кто-то вставил реле в соседнем вагоне, устроил короткоезамыкание и, воспользовавшись аварией, убил Горшмана. Это мог сделать толькоодин из наших.

— Тогда я должен у вас спросить, кого вы подозреваете?

Алена потушила сигарету. Повернулась к Дронго.

— Никого. Я никого не подозреваю. Но мне кажется, чтоАлександра Абрамовича не очень любили в группе.

— Почему?

— Сама не понимаю. Люди вообще… странно устроены. Такоеощущение, что им нравится состояние перманентной ненависти. Я часто обращалавнимание, как многие в нашей группе менялись, когда речь заходила о Горшмане.Все признали, что он очень умный человек, блестящий экономист. Но все его нелюбили. Может, потому, что он добивался гораздо больших успехов, чем всеостальные.

— Кажется, Бальзак сказал, что зависть толкает людейничтожных на мелкие и гадкие поступки, а людей великих побуждает ксоперничеству, — вспомнил Дронго.

— Вот-вот. Горшману завидовали, вернее, не хотели признаватьза ним права на лидерство. Может, поэтому угрожали и Петру Леонидовичу.

— Когда ему угрожали? — тотчас же спросил Дронго. — Во времяпоездки?

— Да. Ему позвонили в номер отеля, когда я была у него. —Алена покраснела. — Извините, — пробормотала она, — но я слышала по голосу, какон нервничал, отвечая на этот звонок. Он несколько раз переспросил, с кемименно говорит. Потом замкнулся в себе и ничего не стал мне рассказывать. Итолько после моих уговоров рассказал, что ему звонил неизвестный, которыйпредостерегал его от поездки в Лондон.

— Он не сказал почему?

— Сказал. Они с Горшманом должны были подписать какое-тосоглашение.

Звонивший не хотел, чтобы они его подписывали. Кажется, онему угрожал. Я вообще думаю, что убийца мог целиться в Петра Леонидовича, аслучайно попал в Горшмана. Они ведь сидели рядом. Состав дернулся, и убийцаслучайно попал не в того, в кого хотел.

— Как вы думаете, кто мог совершить это преступление?

— Не знаю. Мне даже страшно подумать, что кто-то из нашихмог решиться на такое. Я не могу никого назвать. Не могу. Извините меня.

— Я вас понимаю. Скажите, Алена, что вы думаете об Анохиных?

— О ком вы спрашиваете? О Зинаиде Михайловне или о еедочери?

— Мне интересно ваше мнение об обеих дамах.

— Старшая Анохина — довольно эксцентричная особа,неискренняя и лживая. А ее дочь очень закомплексована, но производит болееблагоприятное впечатление, хотя временами бывает похожа на мать.

— Они к вам плохо относились?

— Ужасно. Зинаида Михайловна, по-моему, вообще с трудомвыносила мое присутствие. Ей казалось, что такие, как я, отбивают потенциальныхженихов у ее дочери. Стоило мне ответить на какой-нибудь вопрос Кунина, как еебуквально начинало колотить. Поэтому я обходила стороной Андрея, хотя он ко мнебыл явно неравнодушен. А мне он не нравится.

— Я могу спросить почему?

— Я отвечу. Он не лидер по натуре. Хороший парень, оченьхороший. Говорят, был неплохим дипломатом, знает иностранные языки,предупредительный, вежливый, из хорошей семьи. Но в нем нет какого-то главногодля мужчины качества. Я даже не знаю, как это назвать… В нем нет мужской силы,своеобразного мужского куража. Он просто правильный мальчик, правильныймужчина, но не более того. А мне такие не нравятся.

— Вы думаете, у Беляева есть такой кураж?

— Да, безусловно. И у Горшмана был. Этакое ощущение мужскойсилы. Оно не обязательно совпадает с горой бицепсов. Но каждая женщиначувствует в настоящем мужчине нечто привлекательное. Это как запах, которыйневозможно описать словами. Кажется, скоро мы выберемся наконец из этоготоннеля.

— Через несколько минут, — согласился Дронго. — У меня к вампоследний вопрос. Борисов оставался с хозяином в «Ритце» или приезжал к нему поутрам?

— Оставался. Рядом с номером Беляева имелся специальныйномер для телохранителей. Борисов все время жил там. Он знал, что по ночам яприхожу к его патрону, — Алена поправила прическу, — он, конечно же, знал. Ноделал вид, что ни о чем не подозревает. По-моему, он очень боится своего шефа.Или боится потерять работу. Сейчас в Москве такое положение, что люди готовы налюбую работу. В принципе Беляеву охранники не нужны. Но он возит с собойохранника для поддержания собственного статуса.

— Спасибо, — поблагодарил Алену Дронго. — Давайте вернемся всалон, иначе пассажиры начнут волноваться.