Ему приснилось, как у него на глазах пытают старлея КолюКурочкина. До утра он больше не мог сомкнуть глаз. За завтраком он косился насоседей, ожидая, что кто-нибудь спросит, чего это он орал во сне и скакал покомнате. Но никто не спросил.

День начался и продолжился, как обычно. Сергей старалсяизмотать себя тренировками, но, качая мышцы, обливаясь потом, он вдруг ясноуслышал голос капитана Васи Громова. Вася хрипло напевал блатную песенку:"Скольких я зарезал, скольких перерезал, сколько милых душ язагубил..." В последнюю неделю плена капитан Громов постоянно бормоталчто-то. Насупившись, декламировал стихи Некрасова, которые учил в младшихклассах школы, иногда матерился уныло и невнятно, а то начинал молиться, такгорячо и жалобно, что, казалось, Господь не мог его не услышать.

Капитана Громова уже не было на свете, но хриплый голос жил.Сергей слышал его отчетливей, чем голоса офицеров, находившихся рядом с ним вспортивном зале. Он продолжал качать пресс, он заставил себя не зажимать уши,не закрывать глаза и не орать, как смертельно раненное животное. Он молча,сосредоточенно качал пресс.

Дело не в крови, которая била пульсирующей струёй изперерубленных артерий, и даже не в хрустящем, крякающем звуке, которыйсопровождал падение топора на оголенную шею. Да, кровь долго еще стоялатемно-красной пеленой перед глазами, и звук стоял в ушах несколько недель, нодело в другом. Лицо человека, казнившего сначала старлея Курочкина, потомкапитана Громова, было строгим и сосредоточенным, как если бы он рубил дрова ибоялся попасть себе по пальцам. Он старался казнить правильно. Красиво. Онщеголял мастерством, размеренностью, точностью движений. Зрителей было много.Собрался весь отряд, чтобы посмотреть. Принесли видеокамеру и все засняли.

Они вообще любили снимать. Не только пытки и казни, но самихсебя - как они едят, как тренируются, как празднуют свои праздники, жарятшашлык из молодого барашка, как молятся перед боем, перед пытками, перед сном.

Сергей медленно, тяжело подтягивался на турнике и ещемедленней опускался, десять раз, пятнадцать, двадцать. Глаза были залиты потом,и в радужной соленой пелене возникло лицо человека, который казнил старлея икапитана. Оно проступало так отчетливо, что были видны морщины между толстымиподвижными бровями, широкие поры на смуглой грубой коже, глаза оттенкаржавчины, алый лопнувший сосуд в углу, на глазном белке. Майор Логинов виделвсе так ясно, словно находился не в спортивном зале, а сидел на земле у дерева,под бледным ноябрьским небом, неподалеку от сожженного горного села Ассалах.

В затылок ему уперлось дуло автомата. В ноздри ударил запахжареной баранины. После казни предполагалось очередное застолье, и на жаровнево дворе ближайшего дома жарился шашлык. У него были крепко связаны руки, адлинный конец веревки обмотан вокруг дерева. Но им казалось, этого мало, и ониприставили к нему мальчишку лет шестнадцати с автоматом.

Мальчишка громко цыкал зубом, сплевывал у него за спиной иуныло напевал себе под нос какую-то нудную восточную мелодию. Голос у него былвысокий, гнусавый, он стоял и пел, пел...

В очередной раз подтягиваясь на турнике, Сергей вдругперестал чувствовать кисти рук, словно они действительно затекли от веревок, иупал на жесткий мат. Это было не воспоминание. Каждая его клетка подробнопроживала все, от начала до конца.

Несколько минут он лежал, глядя в потолок спортзала ипотирая запястья. Кровь потихоньку начинала циркулировать. Пальцы покраснели ираспухли. На запястьях проступили вишневые глубокие рубцы, следы веревок.

* * *

Спутница Стаса Эвелина была жгучая брюнетка двухметровогороста, тонкая, ломкая, словно вся состояла из деревянных палочек. В полумракересторанного зала ее черные глаза казались провалами в тоскливую глухуюпустоту. При малейшем движении ее суставы хрустели так, что становилось страшно- вот-вот что-нибудь отломится.

Она ела за двоих, опрокидывала в рот бокалы с вином, быстро,жадно, но совсем не пьянела. Нервными длиннющими пальцами она сдирала панцирь скоролевской креветки и рассказывала, как соседи сверху затеяли ремонт. Малотого, что стоит грохот с утра до вечера, еще и вся лестница в известке. А некаяпредприимчивая подруга купила в Германии автомобиль и что-то там страшнобюрократическое случилось на таможне. Другая подруга познакомилась с шикарнымбизнесменом, уже строила брачные планы, но он оказался банальным квартирныммошенником, и в общем, в этом ничего нет удивительного, поскольку подруга,глупая-старая-страшная, не должна была терять чувство реальности.

- Кстати, как твой бурный роман с этой лысой певичкой? -Эвелина сморщила нос и нервно защелкала пальцами. - Ну как ее? Жанна? Жозефина?

- Анжела, - сквозь зубы процедил Стас, - ее зовут Анжела.Никакого романа нет.

- Ой, вот только не надо скромничать, мы с тобой взрослыелюди. Я просто давно хотела тебя предостеречь. С такими крошками следуетдержать ухо востро. Будь осторожней, ладно?

- В каком смысле?

- Ну, я не знаю, наркотики, приятели-бандиты, СПИД, сифилис.

- У меня никакого романа с певицей Анжелой нет, и хватит обэтом! - жестко прервал ее Стас.

- Но ведь был? - прищурилась Эвелина. - Я тут в каком-тожурнальчике читала, что бедняжку страшно избили, изуродовали лицо. Теперь онане скоро появится на сцене. Жалко, конечно, но наверняка сама виновата. Притаком образе жизни надо быть готовой ко всему. Что ты на меня так смотришь?Тебе небось было бы приятно, если бы я ревновала. Но нет, родной, не дождешься,мы с тобой слишком давно и хорошо знаем друг друга.

Стас ничего не ответил. Он терпел эту болтовню толькопотому, что сегодня ему надо было переночевать у Эвелины, и с легким сожалениемвспоминал, какой она была лет пять назад, когда работала моделью в престижномагентстве, снималась нагишом и почему-то казалась значительно умней. Но нельзяработать моделью, когда подваливает к сорока, то есть Эвелина, возможно,поснималась бы еще, но было такое множество других, юных, свежих, готовых навсе, что ей пришлось уйти. Мужа и детей она никогда не имела, все ееродственники жили в Саратове, откуда она приехала в Москву двадцать три годаназад. Кроме кучи разнообразных ненадежных подружек и двух-трех непостоянныхлюбовников, у нее никого не было.

Промаявшись год без работы, она взялась писать любовныероманы. Получалось у нее лихо, во всяком случае быстро. В год она выдавала оттрех до пяти трогательных дамских историй, получала тысячу долларов за каждую.Всякий раз, проезжая мимо книжных развалов, останавливала машину, чтобыпосмотреть, есть ли среди прочих ее тонкие книжицы с розами, бабочками ироковыми красавицами на обложках. Книжки лежали, иногда их кто-нибудь покупал унее на глазах, и ее острые скулы заливались горячим румянцем.