— Ага, тебе нужно подробно рассказать, что я чувствовала, когда меня насиловали? Это тебя возбудит, и мы сможем заняться любовью?

— Да, нет, — прикидываюсь я дурачком, — любовью мы и так всегда можем заняться. Мне пока еще не надо дополнительных стимулов…

— Просто хочешь посмотреть моими глазами? — ехидничает Ленка и сверлит меня взглядом.

— Именно так, — смиренно отвечаю я

— Ну, хорошо. Когда вышли эти шестеро амбалов, я страшно испугалась. Чуть не описалась. Тогда мне удалось удержаться.… Потом поняла, что ты затеял какую-то игру и у меня, вроде как, мелькнула надежда…

— Которой не суждено было сбыться…

— Да, не суждено… Но ты сделал все, что мог. Это я оказалась дура, что не послушалась тебя.

— Ну, теперь поздно себя корить…

— Да. Так вот, когда они шарахнули тебя обрезком трубы, потом связали, а потом повернулись ко мне — я описалась. Смотрю на их лица и чувствую, что между ног стало тепло. Таких лиц я, между прочим, никогда не видела. Они подошли все сразу. Навалились на меня, как падающий забор. Один сразу схватил за… Материться можно? — Ленка подняла на меня доверчивые глаза.

— Знаешь, Ленусь, — промямлил я, — лучше не надо, только если уж иначе не скажешь. Ты же знаешь — я не люблю женский мат.

— Ах, да-да, ты у нас культурный и очень чувствительный! Ну, ладно. Короче он сунул руку, а там мокро. Другой бы, наверное, побрезговал, а он, как ни в чем, ни бывало — давай мять. Другие тоже хватали, за что смогли уцепиться. Наверное, я просила их не трогать меня, не помню.

— Да, просила, — я кивнул, — именно в этот момент я очнулся.

— Ну, так, значит, ты сам все видел и слышал! О чем тогда тебе рассказывать?!

— Погоди, — говорю, — ты рассказывай о том, что ты чувствовала. Это главное.

— Ах, вон что… чувства тебе… Что я чувствовала?!

— Именно! Что чувствовал я — я знаю!

— Чувствовала отвращение — вначале. Первым был тот, схвативший меня за… одно место и массировавший его не обращая внимания на мочу, которую он выжимал себе в руку из мокрого трико и из трусиков. Он залез на меня, раскинул ноги и стал совать насухую — никакой массаж меня тогда возбудить не мог. Это потом… А тогда я кроме боли ничего не чувствовала. Но это физически. А морально… Страха уже не было, смятение какое-то было в голове. Отвращение и боль во влагалище, если коротко.

— И долго тебе было больно? — я пытался узнать, как быстро она возбудилась.

— Не знаю, потом боль стала проходить, а уж потом, когда он спустил… Следующие пошли уже по смазанному. Потом только хлюпало! — Ленка зло посмотрела на меня, затем приподнялась и глянула через стол:

— Ты смотри! Пока еще не возбудился! Ну ладно, продолжим. Сколько их сменилось, пока я стала что-то чувствовать? — Ленка стала рассуждать вслух, — трудно сказать. Наверное, на пятом немного стало приятно.

— А когда они пошли по второму разу?

— Ну, тогда самый кайф и начался. Они уже сытые были, каждый долбил и долбил, кончить долго не мог, а у некоторых знаешь какие шишки! Похлеще, чем в порнофильмах! Вот тогда меня и стало по-настоящему разбирать. И знаешь, еще что?

— Что? — я чувствовал, что сейчас она скажет что-то не очень хорошее.

— Тогда я перестала раскаиваться, что пошла с тобой откапывать клад.

— Тебе было так приятно?

— Именно. Я где-то читала, что если женщина определенного типа — это важно — пережила неоднократное групповое изнасилование, то она больше не сможет быть удовлетворена обычным способом. Так вот, наверное, я как раз и принадлежу к этому особому типу. Пожалуй, теперь только групповые игры в садо-мазо смогут мне доставить настоящее наслаждение.

Мне стало скучно и мерзко. Голова вдруг закружилась и мир, как бы сдвинулся, на миг, потеряв четкость. Ухватившись за скатерть, я пережидал приступ дурноты. Последствия злоупотребления коньяком? Но то легкое опьянение, которое я чувствовал еще полчаса назад, прошло бесследно. Его место заняла злость. Ах ты, голая мерзавка! Вот значит, как! Выскочив из-за стола с намерением убить ее на месте, я в смущении остановился. Черт, я забыл про свою наготу. Одновременно мы посмотрели на мое причинное место. Нет, он не возбудился. Точнее, это я не возбудился, а он, соответственно, не пробудился. И это добавило злости, которая, удивляя меня самого, выплеснулась наружу.

— С-сука, — прошипел я, — садо-мазо тебе?! Я, стало быть, уже не подхожу?! — Ленка смотрела на меня во все глаза. И что-то необычное было в ее взгляде.

Я метнулся к своей одежде — ремень на удивление быстро выскользнул из брюк.

— Сейчас тебе будет садо-мазо! — рывком подняв Ленку со стула, я бросил ее на диван. Она упала на живот и, обернувшись, попыталась поймать мой взгляд. Но я смотрел на ее шикарный зад, а потом, врезал по нему ремнем. Ленка заорала. На правой ягодице осталась красная полоса. Садо-мазо ей сучке!

— Еще, — неожиданно прошептала Ленка. Я ударил еще раз, но уже как-то вяло. Пыл угасал, боевая злость сходила на нет.

— Еще, — заорала полным голосом Ленка, — еще, еще!

Я размахнулся, но играть в садо-мазо уже расхотелось. Удар получился совсем игрушечным.

— Ну, бей же, бей, — кричала Ленка и видя, мою квелость, прошипела:

— Лопух, жалкий лопух, ты никогда не сможешь доставить женщине истинного наслаждения, ты просто ничтожество, эти бандиты были лучше тебя в сто раз! Они — мужчины, а ты — тряпка, ты…

Ремень свистнул, как кнут у хорошего пастуха. Ах, ты, тварь! Теперь я уже, как говорят, себя не помнил. Сука! Я бил от всей души, с хорошим размахом, с оттяжкой. Ленка визжала и стонала от боли и наслаждения.

— Значит, я тряпка?! — приговаривал я, работая ремнем, — а ты, сука, еще и мазохистка?! Тебе все мало?! Получи, блядь, получи по полной программе!

Ленка, засунув руку между ног, содрогалась в непрерывном оргазме. Ее сладостные крики, вероятно, слышались даже на улице.

— Сука! — я все еще дрожал от злости, но, глянув вниз, с некоторым удивлением