О таких обычно говорят: «И я так умею!» А еще мне непонравились в них намеки в стиле Софьи Парнок [22] Увы, я не современна.Наверное, опять же из-за моей работы. Для меня, акушерки, самое важное –рождение детей, а они не рождаются от однополых связей. Значит, эти связипротивоестественны и богопротивны. И что еще за змеи там разметались на солнце?Чепуха, словом.

Я, помнится, тогда пожалела, что не удалось послушать стиховтой девушки с улыбкой-цветком, а потом подумала, что это очень даже хорошо, а товдруг ее поэзия разочаровала бы меня. И я забыла о девушке-футуристке допоследнего времени, пока не признала ее в милой супруге полковникаБорисоглебского, с которой встретилась в Предварилке.

Она и впрямь была мила и приветлива со всеми. Она брала своимикрошечными ручками тяжелые свертки и тюки – ведь в тюрьму передавали и подушки,и тюфяки – и все это терпеливо просовывала в окно. Среди принимающих передачи стой стороны – полковник Борисоглебский, именно поэтому футуристка и не отходитот окошка.

Она замечала, что я поглядываю на нее с доброжелательнымвниманием, и всегда особенно мило улыбалась мне. Потом мы познакомились. Кслову сказать, постоянные посетительницы немного знакомы между собой. Недавноона вдруг сказала мне – доверчиво, словно младшая сестра старшей:

– Знаете, Татьяна Сергеевна, в прошлую пятницу мой муж смогподойти так близко к окошку, что я исхитрилась протянуть ему руку, и онпоцеловал мои пальцы и даже проговорил несколько слов. Ах, кабы сегодня удалосьмне улучить мгновение шепнуть Алешеньке, что дело его почти закончено, что онскоро будет дома!

– Откуда вы знаете, Анастасия Николаевна? – не сдержалаудивления я.

Ее розовый рот вновь расцвел чудной улыбкой:

– Мне сказали. Мне обещали наверняка. Теперь свобода моегомужа – вопрос нескольких дней!

Я улыбаюсь в ответ на ее откровенную радость, но смотрю снедоумением. Кто мог сказать такое? Неужели этой очаровательной девочке удалосьпопасть на прием к одному из двух самых страшных людей петроградской Чеки,которые ведают судьбами заключенных, – к Озолину или Рончевскому? Причем из нихдвоих, как говорят, Озолин более человечен. Если он ведет дело, еще естьнадежда переломить его ход. От Рончевского же не вырвешься… Наверное, делоБорисоглебского у Озолина. Ну что ж, дал бы бог, дал бы бог…

У Анастасии Николаевны такое чудесное настроение, что мыдаже немножко отвлекаемся от реальности и болтаем о прошлом. Я напоминаю ей тотлитературный вечер у княгини Юсуповой, описываю ее разноцветное платье, иАнастасия Николаевна смеется:

– Это оттого, что в ту пору меня звали Коломбиной. Потому иплатье разноцветное. У нас, у поэтов, тогда непременно надо было зватьсяКоломбинами, Пьереттами да Арлекинами. Ужас, да?

И она заливисто хохочет, вспоминая о прошлом, хотя ужас –вот он, рядом с нами, вокруг нас. Ужас – это наше настоящее, я уж не говорю обудущем…

– А как называли вашу подругу, помните, с перьями и врыболовной сети? – спрашиваю я, умалчивая, разумеется, о других приметах сейэкстравагантной особы.

Лицо Анастасии Николаевны словно освещается изнутри:

– Оленьку? Ее называли Арлезианкой. Очень красиво, верно?Если не ошибаюсь, это какое-то цыганское племя… Впрочем, не помню. Хотя у нее илитературный псевдоним был прелестный: Елена Феррари. Она под псевдонимом былау нас в группе, ее настоящее имя я узнала вот только что, на днях.

– Как? – изумляюсь я. – Вы до сих пор дружите?

– Нет, мы и прежде вовсе не дружили и все это время невстречались, однако буквально два дня тому назад она вдруг…

Договорить не удается: Анастасия Николаевна видит в окошкосвоего мужа, и более ничто для нее не существует!

Это было на прошедшей неделе. А нынче…

Нынче моей милой футуристки у окошка не оказалось.Разумеется, я подумала, что ее надежды сбылись и Борисоглебский отпущен насвободу. Не стану скрывать: я надеялась, что Костя через него сможет передатьмне весточку. Наверное, не удалось… В любом случае нынче же пойду кБорисоглебским! Анастасия Николаевна, помнится, обмолвилась, что они живут науглу Сергиевской и Заиконоспасской улиц, в двухэтажном доме. Непременно отыщуполковника и все-все выспрошу о Косте!

С этими мыслями я подхожу к вывешенным на стене спискам. Этострашные списки! С трепетом приближаются к ним завсегдатаи приемной Предварилки– через них Чека извещает нас об участи наших близких. Как правило, напротивфамилии либо ничего не написано (значит, тот человек по-прежнему находится в тюремнойкамере), либо написано «отпущен» (великая редкость, за все время моих хожденийв Предварилку я видела такую надпись только дважды), либо… либо там стоит«сообщат на квартиру». Это страшно. Это конец… Это означает – человекрасстрелян. На квартиру никто ничего никому не сообщает, потому что сообщатьбольше нечего. Но самого слова «расстрел» нигде не пишут – только в приговорах,которые хранятся в подвалах Чеки. В «милосердной» Чеке, такое впечатление,служат не отъявленные головорезы, а кисейные барышни, которые морщат носики привиде той крови, которую проливают собственными же руками!

Итак, я подхожу к спискам и с сердечным замиранием ведуглазами по фамилиям. Никогда не подозревала, что Лазаревых так много на свете!В одной Предварилке их заключено четверо. Нет, месяц назад их стало трое, инадпись «Сообщат на квартиру» против фамилии Лазарев С.К. едва не свела вмогилу меня саму. Ведь в первое мгновение я решила, что буквы простоперепутали, что инициалы С.К. означают моего Костю… Нынче Лазарев К.С. и двоеего однофамильцев значатся с прочерками, что само по себе хорошо. Ей-богу,лучше не иметь никаких известий, чем получить печальные новости! Со вздохомбросаю на список последний взгляд – и столбенею.

«Борисоглебский А.В., полковник, – читаю я, – сообщат наквартиру» .

Борисоглебский А.В.! «Алешенька», как называла его жена…Господи помилуй! Расстреляли! А как же обещание освободить? Она, несчастная,так надеялась! Так ждала!

Лицо бедняжки Анастасии Николаевны представляется мне – и яничего не могу поделать с собой, стою перед этим ужасным списком и заливаюсьгорючими слезами, хотя обычно стараюсь сдерживаться, чтобы не распотешитьбарышню, сидящую за окошком выдачи разрешений на передачу. У нее пухлощекаямордашка, высоко взбитые кудряшки и накрашенные губки. Какая-нибудь содком ,наверное. Так теперь называют содержанок комиссаров. Ими становятся даже иприличные девушки: есть-то надо! Однако эта, раскрашенная, никогда в жизни небыла приличной!