По идее, мне следовало бы со всех ног мчаться по направлениюА 41–57, а уж там искать нужные мне цифры А-54. Но до конца регистрации ещеполчаса. И мне совсем не хочется провести это время в каком-нибудь пошломнакопителе, в изоляции от веселого международного шума. Во-первых, я хочу есть:ведь я не завтракала дома – некогда было! – и не обедала в самолете. Мне ужасножаль, что проспала импортный обед, хотя одна тетка громко возмущалась потом,когда мы уже шли по «рукаву», мол, еда была кошмарно скудная и невкусная, авторая утешала ее: дескать, Люфтганзу все ругают, немцы ведь известныескупердяи. Но мне все равно жаль обеда. Тонкогубая немочка меня не разбудила, итеперь живот у меня здорово подвело. У меня вполне есть время потратить самуюмалость моих заботливо сбереженных баксов и евриков на какую-нибудь еду, тутведь полно всяких завлекательных забегаловок. Но еще больше, чем есть, я хочу втуалет. И поэтому топаю по аэропорту, высматривая не столько стрелочки снадписью «А 41–57», сколько сакраментальную стилизованную фигурку. Но когданахожу ее, то не верю глазам: около двери в вожделенное местечко змеитсяочередь человек в семь!

Мама дорогая! Даже в накопителе Нижегородского аэропорта,через который я пробегала рысью, около такой же дверцы не было ни единой души!А тут, в самом большом аэропорту Европы, в самом, можно сказать, ее сердце…Позорище! Чуть поодаль еще одна аналогичная дверь, но я вижу, как то одна, тодругая нетерпеливая дама, подскочив к ней, разочарованно отбегает. Второйтуалет закрыт. Черт, а вдруг всем этим теткам, которые стоят в очереди, нужнотуда надолго?!

А тут меня осеняет. Gate А-54 – на другом этаже. Определеннотам должен быть свой туалет! Может быть, в нем не такая напряженка?

Гордо отворачиваюсь от очереди и топаю по нужным мнестрелочкам. Заодно прохожу паспортный контроль, о котором я совершенно забыла,и, отойдя от стеклянных будок пограничников, оказываюсь около лифтовых кабинок.Вижу уже знакомые стрелочки, рядом цифру 3 и понимаю, что путь в Париж лежитчерез третий этаж этого необъятного аэропорта.

Лифт открывается, там уже стоят двое или трое пассажиров,вхожу я, за мной еще какие-то люди, каждый нажимает нужную ему кнопку, дверцызакрываются – и в эту минуту раздается довольно громкая мелодия. Как я понимаю,у кого-то из пассажиров звонит в кармане мобильник.

Странно – никто и ухом не ведет. А между тем мобильникпросто-таки заливается! Интересно, какой дурак выбрал в качестве сигнала пошлую«Ламбаду», да еще в такой кретинской аранжировке? Про «Ламбаду», кстати, раньшебыл классный анекдот. Глухой дед долго смотрит по телевизору, как парень сдевушкой танцуют «Ламбаду», и говорит в конце концов: «Ну нет, пока они нелягут, у них ничего не получится!»

С трудом сдерживаюсь, чтобы не хихикнуть, и вдруг замечаю,что все мои соседи по лифту как-то странно косятся на меня. У них на лицахдовольно кислые ухмылки, и тут я осознаю, что «Ламбада» звучит не в чьем-тогипотетическом кармане, а в моей сумке с подарками.

Нет, как это может быть? У меня ведь нет мобильника…

И тут меня пронзает догадка. Да какой, к черту, мобильник!Это не мобильник поет, а мой крокодил!

Тот самый, который лежит у меня в сумке. Видимо, ворохбарахла сдвинулся, и что-то – либо банка с икрой, либо коробка с «Птичьиммолоком» – случайно нажало кнопочку на его брюхе, вот и заиграла музыка. Нуточно! Лелькин крокодил в свое время тоже надрывался «Ламбадой». Есть вечныеценности, я это уже говорила.

Я открываю сумку – и чуть не роняю ее, потому что крокодилне только поет, но и мигает своими выпученными глазищами. То есть еще и лампочкизажглись. Матерь Божия!

Какой-то не в меру любопытный немец – а может, и кто другой,бог их тут всех разберет, иностранцев! – заглядывает в мою сумку, видитиллюминацию и начинает хихикать. Я ощупью выключаю поющего и сияющегокрокодила, а потом вскидываю глаза, чтобы испепелить взглядом бестактногодойча. Видимо, у меня очень добрый и ласковый взор, потому что дяденька мигомотводит свой. Разумеется, на меня пялился не только он, но я вожу глазами,словно горгона Медуза, и все поспешно отворачиваются: две толстухилатиноамериканского типа, два аналогичных мужика, тощий долговязый альбинос –наверняка выпускник Кембриджа или Оксфорда, я англичан именно такими себе ипредставляла! – лощеная дама непонятной мне национальной принадлежности сдевичьей фигурой и совершенно старушечьим, морщинистым лицом… Короче, всебыстренько опускают глаза, и только один человек смотрит на меня как-тонедоверчиво, словно бы в растерянности. Он высокого роста, худощав, довольносмугл, у него узкое лицо, тонкие поджатые губы и темные глаза. Я его где-товидела раньше. А, наверное, он летел в одном со мной самолете, вот что. Типа,соотечественник. Как бы земляк…

Я делаю попытку неловко улыбнуться, и в то же мгновениевыражение растерянности тает в его глазах, они прищуриваются и делаютсяпохожими на два бритвенных лезвия. Возникает ощущение, что меня вот-вотполоснут по горлу…

Я цепенею. Я уже видела эти глаза! Я уже видела этогочеловека! Прошлой ночью, в нашем роддоме…

Неважно, что видела я его мельком. Неважно, что была ночь ия едва держалась на ногах от усталости. Как сказано в каком-то детективномромане – забыть глаза, которые смотрели на тебя поверх пистолетного дула,нельзя!

А эти глаза-бритвы смотрели на меня именно что поверхпистолетного дула. Потом человек, сжимавший в руке тот пистолет, застрелилВасилия и исчез. Скрылся. Убежал…

Нет, улетел. Вместе со мной – во Франкфурт.

Боже мой! Но как он узнал, что лечу Люфтганзой в Париж? Ведья сама до последней минуты этого не предполагала…

В ту же секунду я соображаю, что ничего он не узнал. Онспасал свою шкуру так же, как и я. Он ринулся прочь из роддома, убегая отпреследования, ринулся куда глаза глядят и куда самолеты летят. А может быть, унего пути отхода были распланированы заранее? Да какая разница! То, что мы обаоказались во Франкфурте, – безумное, жуткое, страшное, случайное, роковое,фатальное совпадение, на какие так горазда жизнь и которые кажутся совершеннонадуманными и неестественными, когда читаешь о них в какой-нибудь книге.

«Ну и загнул (или – загнула, ненужное зачеркнуть)!» –пренебрежительно говорим мы в адрес автора, когда его герои мотаются по всемубелому свету и только и знай натыкаются друг на друга на земле, в небесах и наморе, а порою и под водой, и в открытом космосе, и даже в иных мирах.