Сильно раздраженный капитан ничего не замечал. Не увидел итень, метнувшуюся из кустов, не услышал щелчка фотоаппарата. «И за что мне,мужику, бабская болячка? И почему все меня в этот, как его — диффузный зоб —тычут носом? Неужели это так заметно?» — думал он, шагая к освещенной остановкеэкспресса.

Матвею удалось сфотографировать его в свете фонаря на аллее,конечно, фотография могла получиться нечеткой, но те, кому он отдаст пленкувместе с микрокассетой от диктофона, разберутся.

На следующий день рано утром по дороге на телестудию Матвейостановил свой зеленый «жигуленок» у газетного киоска, находившегося неподалекуот санатория «Солнечный берег».

— Здравствуйте, Семен Израилевич, — обратился он кстаренькому киоскеру, — как дела? Как здоровье?

— Спасибо, Мотенька, — улыбнулся старик, — живем потихоньку,коптим небеса. Тебе, как всегда, «Независимую»?

— Нет, Семен Израилевич, мне «Литературку», только запрошлую среду.

— И за прошлую, и за позапрошлую есть, — вздохнул старик, —это в начале перестройки за газетами с ночи стояли, а сейчас никомупрогрессивная пресса не нужна. Как и всякая другая, впрочем, тоже. И для коговаш брат журналист старается?

Киоскер достал из-под прилавка газету за прошлую неделю,потом вместе с деньгами быстро спрятал в карман своего поношенного пиджачкамаленький, заклеенный скотчем пакет из плотной черной бумаги.

Попрощавшись с Семеном Израилевичем, Матвей сел в машину и отправилсяна телестудию.

Через час из ворот санатория вышел полковник Константинов ине спеша прошел мимо киоска.

— Доброе утро, Глеб Евгеньевич! — услышал он, поравнявшись сокошком. — Я получил свежий номер «Аргументов и фактов».

— Доброе утро, Семен Израилевич. Большое спасибо.

Расплатившись, полковник слегка наклонил сложенную газету, ина ладони у него оказался маленький пакет из плотной черной бумаги.

Полковник не знал, что от момента передачи пакета прошелцелый час. За этот час у Семена Израилевича успел побывать молодой человексамой неприметной наружности. Он взял пакет, унес его, через некоторое времявернулся и отдал назад киоскеру — в точно таком же запечатанном виде.

Рюкзачок у Маши был небольшой, но вместительный, вещей мало— только самое необходимое. Кроме одежды, она уложила в рюкзак большой плоскийхлеб лаваш, остатки сыра, несколько огурцов и яблок. Для такой малоежки этихзапасов должно хватить почти до Москвы. В пустую бутылку из-под пепси онаналила кипяченой воды. Потом наберет еще на какой-нибудь станции.

Теперь ситуация уже не казалась ей ужасной и безвыходной.Она верила, что все будет хорошо. Она умылась на дорогу, почистила зубы, впоследний раз сварила себе крепкий кофе. В джинсах и длинной широкой футболкенавыпуск, с волосами, убранными под кепку, Маша вполне сходила за мальчика летпятнадцати. Свою маленькую дамскую сумочку с паспортом и студенческим онаспрятала в рюкзак. Еще раз пожалела о старых верных кроссовках — неизвестно,выдержат ли предстоящее путешествие китайские тряпочные тапочки.

Солнце светило ярко и весело, дул легкий ветерок. Настроениеу Маши было отличное. На товарной станции, находившейся недалеко от вокзала,она прошла вдоль путей, присмотрелась к вагонам, к пульманам, теплушкам иоткрытым платформам, прикинула, куда лучше залезать, поспрашивала удядек-башмачников в оранжевых жилетах, когда и куда отправляются составы. Ейуказали на длиннющий поезд, стоявший на пятом пути, и объяснили, что онотправится в Орел через пятнадцать минут.

Машу удивило, что никто из дядек-башмачников даже непоинтересовался, зачем она спрашивает, будто путешествия на товарняках —обычное дело, как пятнадцать лет назад, так и сейчас. Радовало то, что вседядьки обращались к ней «сынок» и «пацан». Попалась пара вооруженныхохранников, молодых солдатиков, пьяных в стельку. На Машу они не обратилиникакого внимания.

Отыскав пятый путь, она медленно пошла вдоль бесконечныхтеплушек и пульманов. В некоторых вагонах находился груз, но и пустых оказалосьмного. Вдруг дверь одной из теплушек с грохотом двинулась, и появился дедок летшестидесяти, кавказец в трикотажном спортивном костюме со всклокоченной седойбородой.

— Ты зыдэс зачэм ходышь, малчик? — спросил он с сильнымакцентом.

— Я… Мне бы домой уехать, а денег нет. Украли, — честнопризналась Маша.

— Куды ехат?

— Вообще-то в Москву. Ну хотя бы до Орла.

— Залаз! — кивнул кавказец.

— А куда этот поезд? — спросила она на всякий случай".

— В Арол. Чэрыз дэсат минут.

Маша решила: раз дедок сам едет в этом поезде, значит, точнознает, куда направляется состав. «Вряд ли такой старик станет приставать, —подумала она, — тем более к „малчику“. Можно считать, мне повезло».

Подтянувшись, она запрыгнула в теплушку.

Там было душно, пахло потом и табаком. От пола до потолкатеплушку заполняли ящики, из которых торчали клочья стружки. Свободный кусокпола, тоже усыпанный стружкой, занимало что-то вроде стола — пустого ящика,накрытого газетой, на которой стояла располовиненная бутылка портвейна «Кавказ»и валялось несколько помидоров.

Маша осторожно присела на ящик, служивший, как ейпоказалось, табуреткой. Дедок сел напротив, молча разлил портвейн в две пустыежестянки из-под «спрайта», одну протянул Маше:

— Пэй!

— Спасибо, я не пью, — вежливо отказалась Маша.

— Пэй! — повторил старик громче, тут же залпом опорожнилсвою банку, слил себе остатки, пусттую бутылку бросил на пол, в стружку.

Неожиданно поезд зашипел, выпуская пары, дернулся всей своеймноготонной массой и медленно, неохотно тронулся. Прошло всего три минуты, а недесять.

— Можно приоткрыть дверь? — осторожно спросила Маша. — Оченьдушно.

Ни слова не говоря, старик подвинул громыхнувшую дверь.Сквозь широкую щель повеяло свежим воздухом. Поезд быстро набирал скорость.Товарная станция осталась позади. Запахло морем.

Откупорив новую бутылку, старик уставился на Машу краснымизаплывшими глазами и произнес:

— Пэй!

— Ой, посмотрите, что это там? — Маша указала рукой накаменистый дикий пляж, мелькнувший в щели. Старик повернул голову. Быстрымдвижением Маша вылила содержимое своей банки в стружку, а когда дедок опятьуставился на нее, скорчила гримасу, вытерла губы и взяла помидор.