— Я же был вчера вечером? Что случилось за ночь? «Кассета, —сказал он себе, — опять кассета. Капитан Головня — это только начало».

— У него кровь в моче, — сообщил фельдшер. «Это что-тоновенькое», — усмехнулся Вадим про себя, а вслух произнес:

— Хорошо. Сейчас приеду, — и захлопнул крышку телефона.

«Вот так. Знай свое место, бандитский эскулап!» Он развернулмашину и направился к синевшим вдали горам.

«В доме, где все происходило, меня не было, — рассуждалдоктор, переезжая границу у реки Чандры, — я близко не подходил к дому.Госпиталь на другом конце села. Я даже не знал, кто к ним приехал и зачем.Между тем кассету мог взять кто угодно. Мало ли кому это нужно? Из того, что явозил Ивану, то есть Андрею, еду, ничего не следует. Ровным счетом ничего.Может, у Ахмеджанова и правда что-то не то с мочеточником? Ладно, посмотрим.Еще день-другой я выиграю, а потом, если повезет, бандитской мочой будутзаниматься тюремные врачи Лубянки или Бутырки».

Чеченец сидел на камне перед дверью госпиталя и пилгранатовый сок из литровой банки. После операции он пил его в огромныхколичествах — восстанавливал кровь. Вышедший навстречу фельдшер нес в рукахточно такую же литровую банку. В ней находилась жидкость, по цвету похожая награнатовый сок. Не глядя на Вадима, фельдшер быстро произнес:

— Он мне не верит. Говорит, это кровь. Говорит, не правильноты его лечишь.

— Ну, не правильно, так и не буду, — весело ответил доктор,— я свое дело давно сделал. Пусть теперь собирает консилиум, выписывает себеврачей из Кремлевки, — он обращался только к фельдшеру, будто Ахмеджанова вовсене существовало.

— Ты не обижайся, доктор, — подал голос чеченец — я такимцветом никогда раньше не мочился. Вот и решил тебе показать.

— Конечно, чтобы мочиться гранатовым соком, надо его неменьше трех литров выхлебывать в день. Все, Аслан. Сок отменяется. А топридется тебе сюда психотерапевта вызывать, от мнительности лечить.

Вместе с фельдшером Вадим зашел в госпиталь, осмотрел двухнедавно прооперированных боевиков, дал фельдшеру несколько новых указаний. Полв госпитале был грязным. Сегодня его не мыли. Вадим заметил это сразу и, выходя,небрежно бросил фельдшеру:

— Что ж грязь здесь такую развели? Ты бы позвал кого-нибудь,чтобы пол помыли. Все-таки госпиталь, а не казарма.

— Позову, помоют, — кивнул фельдшер и быстро взглянул Вадимув глаза.

«Он ждал, что я спрошу про Ивана, а я не спросил. Значит,они что-то сделали с ним ночью. Возможно, они пытались его допросить. Господи,как можно допросить немого, слабоумного человека? Но он ведь сказал мне дваслова, отдавая кассету: „Андрюха жив!“ Он мог говорить, но не хотел. Он вспомнилсвое имя — но больше ни слова не произнес, сразу ушел, скрылся в темноте… Онимогли просто пристрелить его сгоряча».

Вадим не знал, что и как произошло на самом деле, ночувствовал: Андрюхи уже нет. Больше всего хотелось сейчас запереться в своемодиноком доме встать под горячий душ, а потом поспать хоть немного. Он вдругобнаружил, как страшно устал за эти дни.

Когда доктор ушел, Ахмеджанов подозвал фельдшера и тихоспросил:

— Ну что?

— Нет, — покачал головой фельдшер, — он не спрашивал проИвана. Он только заметил, что пол грязный, и сказал: надо помыть.

Под дулом автомата Машу провели в какой-то каменный сарай свыбитыми окнами. Сарай находился между железной дорогой и шоссе. Рядом стоялкрытый военный грузовик. Несколько вооруженных кавказцев курили, сидя накорточках или развалившись на траве.

Внутри стоял голый канцелярский стол, несколько табуреток.За столом сидел бородатый кавказец в черной джинсовой рубашке. Не сказав ни слова,он кивнул тем двум, которые ввели Машу. Один из них сдернул рюкзак с ее плеч,основательно порылся в нем, вытряхнул все из сумочки, лежавшей сверху, паспорти студенческий билет протянул бородатому. Тот стал молча листать документы,потом поднял на Машу тяжелые красноватые глаза:

— Ты что здесь делаешь?

— У меня украли деньги. Я хотела добраться до дома натоварняках, — стала объяснять Маша как можно спокойней.

— В Москве живешь? Маша кивнула.

— Почему не могла позвонить, чтобы тебе прислали деньги?

— Мне прислали. Но здесь, на почте, переводы не выплачивают.

— Почему ехала в другую сторону?

— Как в другую сторону? — опешила Маша. — Мне сказали, поезддо Орла…

— Кто сказал?

— Люди на товарной станции, башмачники, которые рельсыпроверяют. Потом мужчина в вагоне. Он вино вез, целый вагон портвейна.

— Сядь! — рявкнул бородатый. — И сиди тихо!

Маша опустилась на одну из табуреток. В руках бородатогопоявился радиотелефон, он стал куда-то названивать и что-то быстро говорить насвоем языке. Говорил довольно долго, набрал еще несколько номеров, спрашивал очем-то, кивал, хмурился, слушая ответы невидимых собеседников.

У Маши складывалось странное ощущение, будто все это происходитне с ней, будто она просто наблюдает со стороны, как какая-то бедная-несчастнаядевочка попала в ужасную историю.

Входили и выходили кавказцы, одетые в странную полувоеннуюформу, у некоторых были платки на головах, завязанные узлом назад и надвинутыенизко на лоб, как у опереточных разбойников. Бородатые, грязные, темнолицые, савтоматами за плечами, они что-то бурно обсуждали, спорили, курили, смеялись,сплевывали сквозь зубы прямо на пол. То и дело хлопала дверь.

На Машу напало тупое оцепенение. Она уже устала сидеть, ногизатекли, саднили исцарапанные ладони и разбитая коленка. А разбойники жилисвоей разбойничьей жизнью и на бедную-несчастную девочку казалось, не обращалиникакого внимания. Она попыталась тихонько встать, даже сделала шаг к двери нотут же раздался окрик: «Сидеть!» — и она послушно села на место.

Почему-то больше всего ей хотелось сейчас умыться. Оначувствовала, какое у нее грязное, чумазое лицо, и от этого становилось неловкодаже перед разбойниками.

* * *

Проходя по селу к машине, Вадим краем уха услышал разговордвух боевиков-чеченцев:

— Ахмед звонил с поста только что. Сказал, девчонкузадержали, русскую. На товарняке ехала. Молодая, девятнадцать лет.

— И чего?

— Не знают, выясняют пока.

— А сама что говорит?