– Когда тебе выходить на работу? – спросил он впервый же день, как только Люба появилась дома.

– На работу?..

Она растерялась. В самом деле, надо же где-то работать.Наверное, в той же гостинице, в «Русиче», гендиректор обещал сразу же взять еена старое место и даже с повышением, если она действительно пройдет стажировкув хорошем курортном отеле. Но ведь она ее не прошла. И кроме того, там всезнают про Стрельникова. И будут ее жалеть… Или злорадствовать. Кто как. И сМилой придется видеться каждый день. Нет уж, только не это.

– Папа, я полгода работала без выходных, мне нужно хотябы отоспаться.

– Но у тебя стаж прервется.

Отец все еще жил старыми понятиями, такими, как трудовойстаж, профсоюз, трудовая книжка.

– Не прервется. Про вахтовый метод слышал? Полгодаработаешь без выходных, потом полгода отдыхаешь на законных основаниях.

– Голову ты мне морочишь, – ворчал он. –Смотри, будешь потом волосы на себе рвать да локти кусать, а ведь я тебяпредупреждал.

Люба внутренне съеживалась. Всю жизнь она панически бояласьсвоих родителей. Они никогда не били ее, но при каждом удобном случае говорили:«А мы тебя предупреждали… Вот, мы так и знали, что этим все кончится… Так тебеи надо, мы же тебе говорили…» Это было невыносимо. Ни разу в жизни Любе неудалось получить от них дельный совет, потому что сперва приходилосьрассказывать о том затруднении, в которое она попала, и тут же начиналось: мыпредупреждали, мы говорили, так тебе и надо, не надо было тебе… Конечно, еслибы у нее хватало мужества вытерпеть эти нотации, дослушать, какая она глупая инепослушная, потому что ее сто раз предупреждали, а она все равно сделалапо-своему, так вот, если бы она смогла дождаться окончания всего этого, топотом, может быть, и полезный совет услышала. Может быть. В том-то все и дело.Совет – он еще только «может быть» и «потом», а выговор – он уже сейчас имеетместо быть. Лет с пятнадцати Люба Сергиенко решила, что лучше со своимипроблемами к родителям не обращаться. Пусть думают, что у нее все хорошо. Ненадо рассказывать им о своих неприятностях и давать повод порассуждать о том,какая она глупая и нехорошая и вообще сама во всем виновата. Господи, конечно,сама, кто же спорит. Можно подумать, она этого не понимает. Но ведь о неприятностяхрассказывают не для того, чтобы тебе сказали «ты сам дурак», а для того, чтобытебе посочувствовали и помогли. Только для этого. И почему люди таких простыхвещей не понимают?

Мать порой сетовала на скрытность дочери.

– Почему ты ничего мне не рассказываешь? –обиженно говорила она, в очередной раз обнаружив, что в жизни Любы произошликакие-то события, о которых она не знала.

«Потому что ты не умеешь слушать, – каждый раз хотелаответить Люба. – Потому что ты начнешь причитать, предупреждать и читатьмне мораль, вместо того, чтобы просто принять к сведению».

Вернувшись домой после полугодового отсутствия, Любакоротко, без подробностей, рассказала о том, как работала в четырехзвездномотеле, продемонстрировала сделанные покупки и на этом тему Турции для своейсемьи закрыла. Все было прекрасно, просто превосходно, но теперь она здесь,дома, и говорить больше не о чем.

Сутки делились для Любы на два периода, каждый из которыхбыл по-своему тягостен. День, когда родители уходили на работу и она оставаласьпредоставленной самой себе, и время с вечера до следующего утра, когда мать сотцом были дома и приставали к ней с разговорами и расспросами. От каждогосказанного ими слова ей хотелось завизжать, закрыть уши руками, кинутьсяопрометью в свою комнату, запереть дверь и не открывать ее. Никогда. Заснуть,проснуться и обнаружить, что все это только сон. Пусть кошмарный, но сон…

Она – убийца. Она позволила ненависти и злобе одержать верхнад разумом, она поддалась неуемной жажде мести. Она хотела смерти для своейподруги. Она призывала эту смерть, она мечтала о ней, улыбаясь в темноте, каккогда-то улыбалась, лежа в темной душной комнате и думая о Стрельникове, освоем возвращении к нему. Люба вложила в эту мечту всю душу, и когда оказалось,что Стрельников ее не ждет, все внутри нее готово было рассыпаться на мелкиекусочки, ибо стержень, на котором крепилось все остальное, рухнул. Но тутпоявился другой стержень – ненависть. Ненависть к самому Стрельникову и к МилеШироковой. Рассыпавшаяся было душа снова собралась вокруг прочного стержня.Появилась цель, появился смысл. Теперь есть, чего ждать и к чему стремиться,есть о чем мечтать. И вот Милы больше нет. Снова из Любиной души выдернутстержень, и все опять рушится, расползается по швам, разлетается вдребезги. Ейказалось, что она стоит на полу на коленях и беспомощно пытается собрать в однукучку эти мелкие осколки, а они ускользают, не даются в руки и от каждогоприкосновения только отлетают все дальше и дальше. Этот образ преследовал ееднем и ночью. «Лучше бы ты осталась жива, – беззвучно шептала Люба, –тогда я бы по крайней мере понимала, зачем живу и чего жду в этой жизни. Атеперь я ничего не понимаю и ничего не жду. И жить мне незачем».

В понедельник, в день похорон Милы, Люба с утра отправиласьв церковь, расположенную неподалеку от своего дома. После возвращения домойпрошло чуть больше недели, и за это время Люба бывала там почти ежедневно. Онаникогда не была набожной, но и воинствующей атеисткой тоже не была, всегдаотносилась к вопросу о Боге достаточно равнодушно. Но теперь, поддавшисьжгучей, яростной ненависти, она готова была сделать все, чтобы отнять жизнь уМилы. У подруги. У соперницы. У воровки и шлюхи. Кто-то когда-то говорил, чтоесли у тебя есть враг, нужно пойти в три церкви и во всех трех поставить свечиза его здравие и пожелать ему всяческих благ. Тогда то зло, которое от твоеговрага исходит, тебя не коснется. Были и другие советы, связанные с применениемчерной и белой магии, заговоров, наведением порчи и прочими прелестями. Любавыполнила все. Еще живя у Томчаков, она начала ходить к бабкам, гадалкам,знахаркам и магам. А вернувшись домой, стала ежедневно заглядывать в церковь.Ставила свечки за Милу и исступленно шептала, глядя на пляшущее пламя:

– Я хочу, чтобы ты умерла. Пусть ты умрешь в страшныхмучениях. Пусть тебе хотя бы на пять минут станет так же больно и страшно, какбыло мне. Я не хочу, чтобы ты жила.

Но сегодня, в день похорон ненавистной подруги-соперницы,Люба надеялась, что на нее снизойдет хотя бы подобие спокойствия. Всесвершилось. Все получилось так, как Люба хотела. Больше не нужна ярость излоба, можно дать душе отдохновение.

Войдя в храм, она купила три свечи и направилась к ставшемууже привычным месту – иконе Николая-угодника. Здесь она посылала проклятия, здесьпризывала смерть к Миле, здесь и прощения попросит у покойницы.

– Прости меня, Мила, я не ведала, что делаю. Я потеряларазум, я ничего не понимала, ненависть ослепила меня. Теперь я вижу, что лучшебы тебе было остаться в живых. Но уже поздно. Я хотела смерти для тебя, а убиласебя. Так что ты жди меня, Мила, я здесь не задержусь. Скоро увидимся. Довстречи.