class="p1">Отчаянное самочувствие и сон. Проработал над 1 и 5-й ч. Шестой Бетховена с 12 до 4 час. Затем начерно разобрал папки архива. Вечером на концерте Элиасберга. <…> Минутка в пустом, ночном зале.

31 декабря.

Отсыпался. Потом тщательно мылся, брился и пр. Лютик, как всегда, в коловращении лавок. Несмотря ни на что, витает некая торжественность «нового года» и нисходит какая-то аккуратность и тихость, как давно-давно… <…> Давно не было так просто, покойно, без всякой примеси ретроспекций или «ауспекций». <…>

В мире завершается очередной микроцикл… Конечно, все да будет, как будет, но если бы можно, хотелось бы, чтоб… «рухнутость» еще не окончательно перешла в новое качество, которое будет ничем иным, как уже начатком дряхлости. <…> Для этого надо, чтоб отдых, полный и настоящий, пришел до фиксации этого нового качества и чтоб до него оно не успело все поглотить… ибо пока еще только перетруженность, но еще не конец… А коли не конец еще, то хочу всей душой и помыслами, чтоб не приходил он дольше-дольше, чтоб когда уж он придет, встретить его душой — полной чашей, а не наполненной судорогами ужаса и скрежета уничтожения… В ожидании же его Видеть и Слышать, молясь, и еще кой-что выполнить, как, например, «нотатки» [от NB]. С ними пройтись по всему бывшему, еще раз попять, охватить, прикоснуться к нему (а их можно делать только пока будет пульс биться не мертвыми ударами) и сказать свое слово о пути Шостаковича — брата по Дням. Всем, кто пожелает этого и помыслит об этом в пределах мига, — шлю я помыслы и пожелания «долгого блага»… Да будет так. <…>

Пока это писал (7–8 часов вечера), несколько раз звала Жай [Ольга Алексеевна]; там в кухоньке — очаг горит. У него — Рыжик, хозяюшка вокруг теста, а тесто-то живое, таинственное, поднимается, живет по-своему… Там — я и булочки переворачивал, и рис промыл, и яйца очистил. Благо земное…

Звонил, с теплом, Пономарев. Идет в больницу к Люсе и сыну…

1945

Итак, 1945 год…

1 января.

Вчера, после записи, еще тихо и уютно готовили стол. Сыграл 2-ю ч. Пятого ф-п концерта Бетховена. Переоделись. Со звонком будильника встретили вчетвером (Рыжик за столом, со своим блюдцем). Звонки по телефону, потом ненадолго к Янцатам. Утром встали поздно.

До обеда — 2, 3 и 4-я ч. Шестой Бетховена и начерно «Приглашение к танцу» Вебера. Потом вместе на тахте читали. Дрема. Разобрал папку с театральными материалами и дирижерскими, фото (начерно: Новосибирск, Москва; последовательно). Перед сном на часок к Нонне [Лощинской] (открытки «Феи кукол»). Хороший тихий день.

2 января.

Проиграл всю Шестую Бетховена по клавиру, выяснял нетвердые места и проходил их. Также довольно тщательно «Эврианту» Вебера. С 5.30 появление ребят — Володи, Лельки, потом Томми с Куртом и Ниной [Зандерлинг]. Лютик, елочка, подарки в мешочках (смутное ощущение предвзятости ретроспективного восприятия этого и подобного…). После их ухода еще занимался до прихода Рабиновичей (до 9.30). Библия; интересные Колины [Рабиновича] мысли о Шестой Бетховена — как о романтической симфонии; думаю, в целом не может все же получиться.

Чтение (как и 1-го, перед сном) «Петра» Мережковского, с его смутной ассоциативной сферой кошмаров (Тихон во 2-й главе), таких знакомых вообще, и особенно в последнее время окутывающих и пронизывающих подчас все восприятие… и особенно перед сном, когда ложусь и тушу свет. Вот отсюда и рождается желание молитвы, пристанища лампадного, иллюзорного (вероятно?) приклонения… Но хочу надеяться, что все еще раз дано будет преодолеть — как писал — 31 декабря вечером… и стать в покое.

3 января.

12–4 час. занятия Шестой Бетховена и Вебером у стола («начисто», если так вообще может быть).

4 января.

11–2 час. репетиция Шестой Бетховена. Ужас перед необходимостью что-то «излучать». Откровенное признание в том оркестру. Сочувственное их отношение. Помаленьку наладилось. Прошел 1 и 2-ю ч. В антракте беседа с Пономаревым о необходимости мне «чиниться».

5 января.

11–1.45 репетиция 3,4 и 5-й ч. Шестой (с трудом, но с толком). 2.30–3.15 «Приглашение к танцу».

6 января.

11–1.30 общая репетиция «Оберона», «Эврианты» — «крупным помолом». Генеральная «Приглашения к танцу». Отдельные такты и затем целиком Шестая.

Вечером концерт (11-й):

Вебер, увертюры к оп. «Оберон», «Эврианта»;

«Приглашение к танцу»;

Бетховен, Шестая симфония

«Оберон» — очень удачно; «Эврианта» — усталость от однообразия. Шестая — в общем хорошо, но хуже, чем в 1941 г. (кроме 2-й ч., которая очень совершенно вышла, за исключением рывка в последнем F [forte — сильно] из-за невозможности так свежо ощутить источники образов в связи с общим переутомлением и пр.

7 января.

Дохлый день. Вечером укладка и сборы. В 11 часов поездом — на Пюхяярви (мамино «напутственное карканье»). Легкий намек на былое «бродяжное», сон на полке не раздеваясь, покуривание и пр. В 5 часов утра высадка в снежную ночную мглу.

8 января.

Трудное шагание гуськом по цельному снегу; частые присаживания и передышки: в безоконном домике со свечой, на чьем-то крылечке против группы сосен, на закрайках мостов. Следы зайцев и вдоль всего пути лисья цепочка. На рассвете отдых в сарае. Шумит в ушах, и все же некие «ладность» и безмятежность — такие знакомые — проглядывают даже сквозь усталость. Первое неприятное впечатление домов: «по-чужому», «по раздору». Прибыли к девяти в домик. Печь, тепло, женское заботное устраивание «на жердочке» (между прочим, самая уютная, «благостная» форма устроения). Завтрак. В 12 часов на осмотр домов. Не покидает смутное и основное ощущение «полумерности» в осуществлении всего сего — задуманного всеми нами… вообще. А в частности, у меня с Жаем еще и дух «пустошки» существующей, и опыт «пустошки», по существу, и не сбывшейся. <…> Так до четырех, когда, разомлевшие в тепле, еле дождались обеда. Быстрые сумерки и крепкий сон на сене, рядком все. Пробуждение (из счастливых) в сильном тепле, с ощущением высланной ночи и наступившего завтра. Горохов со свечой в горенке. На часах: 11.30. Лютик: «которого?» Горохов: «вчерашнего…» Опять легли, и уж с окончательной безмятежностью сон до девяти утра.

9 января.

Бодрый завтрак и опять к домам. Приезд на «виллисе» Черкасовых, Г.И. [Георгия Ивановича Васильева] и Вали [Янцата]. Мы с Валей, с ружьем по лесу: следы и пути зайцев, танцы их; остальные — с осмотром домов. Коля Ч<еркасов> все больше с мелкокалиберкой. Раскаленная печь. Чудесный ужин, пахнувший юностью (уют, безмятежность, смехи