Войцех медленно, не спуская с существа глаз, отложилсамострел. Кто-то из слуг призвал в заступники святую Кингу, но его успокоилжест Завиши, жест не резкий, но властный и значительный.

– Приветствую тебя, пришелец, – проговорилвнушающим доверие голосом рыцарь из Гарбова. – Присаживайся без опаски кнашему костру.

Существо покачало головой, Рейневан заметил короткую вспышкув огромных глазах, в которых проблеснул красный огонек.

– Садись без опаски, – повторил Завишадоброжелательно и одновременно твердо. – Тебе не надо нас бояться.

– Я не боюсь, – хрипло проговорило существо. Кобщему изумлению. Потом протянуло лапу. Рейневан отскочил бы, если б не таксильно трусил, чтобы пошевелиться. И вдруг с удивлением понял, что лапауказывает на герб на щите Завиши. Потом, к еще большему его изумлению, существоуказало на котелок с отваром трав и прохрипело: – Сулима и Травник.Справедливость и знание. Чего же мне бояться. Я не боюсь. Меня зовут Ганс МайнИгель.

– Приветствуем тебя, Ганс Майн Игель. Ты не голоден? Хочешьпить?

– Нет. Только посидеть. Послушать. Потому что я слышал,как говорят, и пришел послушать.

– Ты – наш гость.

Существо приблизилось к костру, съежилось, превратившись вшар, замерло.

– Та-ак, – снова проявил спокойствиеЗавиша. – На чем же я остановился?

– На том… – Рейневан сглотнул, обрел голос. –На том, что nec Hercules…

– Именно… – прохрипел Ганс Майн Игель.

– Ну да, – легко сказал сулимец, – так оно ибыло. Они нас побили. Их была куча, гуситов то есть. И вообще нам крупноповезло, что навалилась на нас калишская конница. Ведь таборитские-то цепникине знают таких слов, как «пощада» или «выкуп». Когда меня в конце концовссадили с седла, кто-то из тех, кто оказался рядом, Мертвич или Ратовский,успел крикнуть, кто я такой. Что, дескать, был под Грюнвальдом с Жижкой и ЯномСоколом из Ламберка.

Рейневан тихо вздохнул, услышав знаменитые имена. Завишадолго молчал. Наконец сказал:

– Остальное вы должны знать. Потому что остальное неможет сильно отличаться от легенды.

Рейневан и Ганс Майн Игель молча кивнули. Прошло многовремени, прежде чем рыцарь заговорил снова.

– Теперь, сдается, меня под конец жизни могут предатьанафеме. Потому что, когда меня из плена выкупили и я вернулся в Краков, я обовсем, что тогда, в день Трех Царей, под Немецким Бродом, а на следующий – взахваченном городе видел, рассказал королю Владиславу. Просто рассказал. Несоветовал, не лез со своим мнением, не судил и не осуждал. Просто рассказывал,а он, хитрый старый литвин, слушал. И понимал. И никогда, парень, уж ты мнеповерь, пусть даже сам папа станет лить слезы по поводу угрозы, нависшей надсвятой верой, а Люксембуржец будет хорохориться и угрожать, старый хитрыйлитвин не пошлет на чехов польское и литовское рыцарство. И вовсе не из-за обидына Люксембуржца за вроцлавское решение,[77] и отнюдь не запереговоры в Пожони относительно раздела Польши. А из-за моего рассказа. Исделанного из него единственно правильного вывода: польское и литовскоерыцарство нужно держать против немецких крестоносцев, и глупо, совершеннобессмысленно было бы топить его в Сазаве, Влтаве или Лабе. Ягелло, выслушав мойрассказ, ни за что не присоединится к антигуситским походам. Именно, каксказано, из-за меня. Поэтому, прежде чем меня отлучат от церкви, я еду наДунай, на турок.

– Шутите, – буркнул Рейневан. – Куда вас…Какое отлучение? Такого рыцаря, как вы… Шутковать изволите.

– Верно, – кивнул Завиша. – Верно, изволю. Нотакая опасность есть.

Некоторое время помолчали. Ганс Майн Игель тихо сопел. Конив темноте беспокойно похрапывали.

– Неужто, – рискнул Рейневан, – это конецрыцарям и рыцарству? Пехота, плотная и дисциплинированная, плечом к плечу, нетолько выстоит против конных латников, но еще и сумеет их разбить? Шотландцыпод Баннокбурном, фламандцы под Куртруа, швейцарцы под Семпахом и Моргартеном,англичане под Азенкуром, чехи на Виткове и под Вышеградом, под Судомежем иНемецким Бродом… Может, это конец эпохи? Может, кончается время рыцарства?

– Война без рыцарей и рыцарства, – ответил черезминуту Завиша Черный, – сначала превратится в обыкновенную бойню. А потом– в человекоубийство. Ни в чем подобном я не хотел бы участвовать. Но случитсяэто еще не скоро, так что вряд ли я доживу. Да, между нами говоря, и не хотелбы дожить.

Долго стояла тишина. Костер догорал, поленья тлели рубином,время от времени ??треляя синеватым пламенем, либо вспыхивали гейзером искр.Кто-то из слуг захрапел. Завиша тер лоб рукой. Ганс Майн Игель, черный, каксгусток тьмы, шевелил ушами. Когда в его глазах в очередной раз отразилосьпламя, Рейневан сообразил, что существо смотрит на него.

– У любви, – неожиданно проговорил Ганс МайнИгель, – много имен. А тебе, юный Травник, именно она назначит судьбу.Любовь. Спасет жизнь, когда ты даже знать не будешь, что это сделала именноона. Ибо много имен у Богини. А еще больше – обличий.

Рейневан молчал ошеломленный. Зато прореагировал Завиша.

– Ну вот, извольте, – сказал он. –Предсказание. Как любое – годится ко всему и одновременно ни к чему. Необижайся, господин Ганс. А для меня? Есть у тебя что-нибудь для меня?

Ганс Майн Игель пошевелил головой и ушами.

– У большой реки, – сказал он наконец своимневнятным, хрипловатым голосом, – стоит на горе град. На горе, водоюомываемой. А зовется он Голубиный Град.[78] Скверное место. Неезди туда, сулима. Скверное место для тебя, Голубиный Град. Не езди туда.Вернись.

Завиша долго молчал, было видно, что задумался. В концеконцов Рейневан решил, что рыцарь оставит без ответа странные слова странногоночного существа. Но ошибся.