Долгов поболтал кружку, чтобы было послаще. Он не любилнесладкий кофе.

– В каком смысле – без толку, Тамара Павловна?

– Да ведь не зарабатываете ничего! – в сердцах сказалаврачиха. – Или вы думаете, я не вижу? День и ночь на работе, а получаетесколько?

– Как все, – ответил Долгов неохотно. – Только я не понимаю,почему это вас волнует.

Тамара Павловна посмотрела на него долгим взглядом,наклонилась вперед, почти легла грудью на стол, так что в зеленом развалеоткрылось еще немного белоснежной пышности, и Долгов уставился в стенку шкафа,где висел календарь за апрель, хотя на дворе давно стоял август. На календаребыл изображен благообразный человек в костюме, сложивший руки «домиком» то ли вмолитве, то ли в какой-то непонятной игре, и написано – «Наш дом Россия».

– А вы, Дмитрий Евгеньевич, думаете, что мы ничего незамечаем? Думаете, нам дела никакого нет? А мы, между прочим, все про вас знаеми очень даже вам сочувствуем!

– Да не нужно мне сочувствовать, что вы, ей-богу, –пробормотал Долгов, изучая благообразного человека на календаре и мечтая о том,чтоб кто-нибудь зашел или телефон бы зазвонил, на худой конец!

– Вы день и ночь работаете, и все бесплатно! Вы заведующемуотделением диссертацию написали, и тоже бесплатно, а за это умные люди неплохиеденежки получают! Вам больных каких оставляют?! Ну, каких?!

– Обыкновенных больных. Я, пожалуй, пойду, покурю. Извинитеменя. – Долгов поставил на стол кружку с недопитым кофе и сделал попыткувстать, но Тамара Павловна его не пустила.

Глаза у нее сверкали, грудь вздымалась, зеленые складкиходили ходуном. Теперь они располагались очень неудобно: Долгов возвышался надней, стоя почти вплотную, а она продолжала сидеть, не двигаясь с места,преграждая ему путь к спасению.

– А вам таких больных оставляют, которых по «Скорой»привезли или из поликлиники прислали! Вот каких! Никаких доходов от них нету! Авы все соглашаетесь, все никак кулаком по столу стукнуть не можете! Вот выпочку сейчас оперировали! Это чья почка была?! Кто ее должен был делать?!

– Тамар, разрешите, я выйду, – тихим грозным голосомпопросил Долгов.

Она отмахнулась от него.

– Заведующий отделением ее должен был делать! И все об этомзнают! – торжествующе заключила врачиха. – И он ее как будто сделал! Вы пришли,больной спал. Вы операцию провели и ушли до того, как больного разбудили! Ибольной-то не какой-нибудь простой, а со значением больной, из министерства! Изавтра супруга его будет заведующему ручку целовать за то, что он ее муженькаиз беды выручил! А доктор Долгов в это самое время как раз дежурство закончит ина автобусе на кафедру поедет, какому-нибудь следующему ослу диссертациюписать!

– Да почему ослу, никакому не ослу… Можно мне выйти, ТамараПавловна?

Она с грохотом отодвинула стул и поднялась, вся пылаяправедным гневом.

– Вот если бы я была ваша жена, – выговорила она с отвращением,– я бы вас на порог не пустила, дикаря такого! Человек может великие тыщизарабатывать, а ходит в дырявых носках!

Долгов быстро посмотрел на свои ноги в шлепанцах. Оноперировал в самых обыкновенных шлепанцах, – трудно шесть часов выстоять вботинках! – и никаких дырок не обнаружил.

– На пятке, – подсказала Тамара Павловна.

– Что?

– Дырка на пятке, – повторила она и отвела глаза.

Долгов покраснел. Не так, как краснеют взрослые, почтитридцатилетние дяденьки, сдержанно, с достоинством, скулами и немного шеей, атак, как краснеют пацаны, – и лбом, и щеками, и ушами, и даже нос, кажется,зардел немного, и загривку стало жарко.

Он выскочил за дверь в бесконечный больничный коридор,прошмыгнул на площадку, прикрыл за собой дверь и натянул носок так, чтоб невидно было дырки. Потопал ногой в шлепанце и посмотрел. Носок теперь сбилсягармошкой, и было неудобно. И не поделаешь ничего. Запасных носков у него небыло, придется дежурство так доживать, в рваных. И как это он не уследил!..

Он закурил и стал смотреть в окно, на больничный двор. Онзнал этот двор наизусть. Вон заколоченная будка, в ней раньше была проходная, апотом проходную перенесли, когда добавился еще один лечебный корпус. Вон«Газель», которая привозит продукты в больничную столовку. Вон облупленнаядверь прачечной, и возле нее курит санитар по кличке Ильич, и с ним какие-тотолстые тетки, которых Долгов отсюда не узнавал, должно быть, столовские. Машинна стоянке было мало, почти все врачи разъехались – как правило, толькодежурные задерживались в больнице после часу дня, – однако огромныйполированный джип главного врача все еще был на месте.

Некоторое время Долгов уныло раздумывал о том, что, должнобыть, такие машины, как этот самый джип, бывают только у необыкновенных людей скаким-то необыкновенным умением жить. Сам Долгов так жить не умел. Егособственная раздолбанная «пятерка» уже который день не ездила, что-то с нейслучилось – то ли стартер, то ли свечи, в этом он тоже не разбирался, – и дочьв детский сад приходилось возить на двух троллейбусах и метро.

И зачем эта дура Тамара испортила ему настроение?..Дежурство еще только начинается, и бог знает, что впереди, а он стоит у окна,глядя на пыльный августовский больничный двор, и так себя не любит, что хотьволком вой!

Дернуло сквозняком, стукнула оконная рама, Долгов оглянулся.На площадку выскочил анестезиолог Андрей Петрович – в зубах сигарета, рукавазакатаны так, что видны волосатые страшные ручищи, на шее золотая цепь ширинойв большой палец.

– Разбудил? – негромко спросил Долгов.

– А то! – невнятно из-за сигареты пробасил анестезиолог. –Все окейно, Дмитрий Евгеньевич! А ты чего? Дежуришь сегодня?

– Дежурю.

– Может, того?..

– Чего?

– Накатим по поводу твоего дежурства? По маленькой!

Накатывать Долгов отказался, чувствуя себя кем-то средниммежду святым и недоумком. Анестезиолог смотрел на него с насмешливой жалостью.

Долгов никогда не пил на работе – никогда, и точка. Слишкомчасто и слишком близко он видел врачей, погибающих от фатального, непреодолимого,неконтролируемого желания «накатить по маленькой». С тех пор как в первый раз,на шестом курсе, он сделал аппендэктомию вместо дежурного хирурга, который ктому времени, когда поступил больной, уже не мог не то что оперировать, апросто держаться на ногах.

– Ну что, коллега, – с отвращением сказала ему тогдаоперационная сестра, – валяйте! Ваш звездный час пробил. Все остальные всеравно в коме!

И он сделал операцию – сам, один! – и еще долго потомтаскался к дядьке, которого он оперировал, в глубине души удивляясь, что дядькапосле его вмешательства не только не помер, но даже поправляется!..