Мне улыбнулась возможность скрыться, но я не сумел еювоспользоваться.

Чужак снова обратил на меня свой взор, словно я мог спастиего от этой атаки на пирс. Казалось, он, того и гляди, даже схватит меня залокоть, ища поддержки.

Пирс ходил ходуном. Я закрыл глаза.

Мне почудилось, будто я слышу, как звонит мой заветныйтелефон. Я чуть не закричал: «Телефон! Мне звонят!»

Но тут на нас набежала компания мужчин и женщин, с ними былои несколько детей, все они мчались к берегу, торопились к упиравшемуся в мореконцу пирса. Бегущих возглавлял крупный мужчина в черном плаще ичестертоновской шляпе.

— Последний полет! В последний день! В последнийраз! — выкрикивал он. — Последняя возможность! Вперед!

— Формтень! — прошептал А. Л. Чужак. Этодействительно был он, собственной персоной — Формтень, единоличный владелец иуправляющий старым Венецианским кинотеатром, стоявшим в самом конце пирса. Непройдет и недели, как его театр сотрут с лица земли и останется от него толькоцеллулоидное крошево.

— За мной! — донесся до нас из тумана голосФормтеня.

Я взглянул на А. Л. Чужака.

Он пожал плечами и кивнул, отпуская меня.

Я бросился в туман.

Несмолкающий рев, гром, грохот, медленно нарастающий лязг,скрип, скрежет, будто чудовищная сороконожка-робот в кошмаре взбирается нагору, на вершине чуть медлит, переводит дух и тут же, извиваясь, стремительнонизвергается вниз под крики, вопли, визг перепуганных пассажиров, летит вбездну и сразу, еще стремительней, приступом берет новую гору, потом еще одну иеще, чтобы снова в истерике ринуться в пропасть.

Вот они какие, «русские горки».

Я стоял, задрав голову, и глядел на них сквозь туман.

Говорят, через час их уже не будет.

А ведь они составляли часть моей жизни с тех пор, как я себяпомнил. Почти каждый вечер отсюда неслись смех и визг, когда люди взлеталивверх на так называемую вершину жизни и стремительно падали вниз навстречувоображаемой гибели.

А теперь, значит, предстоял последний взлет, перед тем каквзрывники прикрепят заряды к ногам гигантского динозавра и он рухнет на колени.

— Прыгайте! — крикнул какой-то мальчишка. —Прыгайте! Это бесплатно!

— Да пусть бы мне хоть приплатили, — по-моему, этосущая пытка!

— Эй, да вы только взгляните, кто здесь сидитвпереди! — крикнул кто-то еще. — И сзади!

Впереди, натянув большую черную шляпу на самые уши,заливался смехом мистер Формтень. За ним сидела Энни Оукли[60]хозяйка тира.

Дальше я увидел владельца одного из здешних аттракционов.Рядом с ним — старушку, она продавала накрученную на палочку сладкую розовуювату — эту иллюзию конфет, которая таяла во рту и насыщала еще меньше, чемкитайская еда.

Там же восседали те, кто работал в аттракционах «Сбей молочнуюбутылку» и «Брось обруч», и вид у них был такой, словно они позируют дляфотографии на пропуск в вечность.

Только мистер Формтень, взявший на себя роль рулевого,ликовал от души.

— Как говорил капитан Ахав, не дрейфить! — крикнулон.

Во мне проснулся стадный инстинкт. Контролер, обычнопроверявший билеты на «русских горках», помог мне взгромоздиться на место длятрусливых — в задний ряд.

— В первый раз едете? — засмеялся он.

— И в последний.

— Ну, ну! Все готовы визжать?

— А как же! — заорал Формтень. «Выпустите меняотсюда, — готов был взмолиться я. — Мы же все погибнем».

— Ну, поехали! — завопил контролер. —Прямиком в тартарары!

Мы возносились в небеса и низвергались в ад. Когда мы ухаливниз, у меня возникало жуткое ощущение, что у динозавра уже взорвали ноги.

Мы достигли дна, и я оглянулся. На пирсе стоял А. Л. Чужаки, задрав голову, глазел на нас — психов, добровольно взошедших на борт«Титаника», А. Л. Чужак попятился в туман.

А мы уже летели вверх, все визжали, визжал и я.«Господи, — думал я, — кричим так, будто и впрямь погибаем!»

Когда все закончилось, участники побрели в тумане, вытираяглаза, стараясь не отставать друг от друга.

Мистер Формтень стоял рядом со мной, когда прибежаливзрывники и стали прикреплять взрывчатку к опорам и фермам «русских горок».

— Хотите остаться посмотреть? — участливо спросилФормтень.

— Боюсь, не выдержу, — признался я. —Когда-то видел фильм, в нем прямо на экране убивали слона. Наблюдать, как онсвалился, перевернулся, обмяк, было невыносимо. Будто на моих глазах разбомбилисобор Святого Петра. Мне страсть как хотелось убить охотников. Нет уж, спасибо,не стану я смотреть на кончину «русских горок».

Но распорядитель с флажком и так нас всех разогнал.

Мы с Формтенем повернули назад, в туман. Он взял меня залокоть, словно добрый европейский дядюшка, наставляющий на путь истинныйлюбимого племянника.

— Сегодня вечером. Никаких взрывов. Никаких разрушений.Одни удовольствия. Одни развлечения. Вспомним добрые старые времена. В моемкинотеатре. Может быть, сегодня — наш последний просмотр. Может, завтра.Бесплатно. Вход свободный. Приходите, дорогой.

Он обнял меня и поплыл в тумане, как большой черный буксир.

Проходя мимо дома А. Л. Чужака, я увидел, что дверьпо-прежнему широко открыта. Но я не вошел.

Мне хотелось бежать, ведь, наверно, мне звонят на моюзаправочную станцию, но было страшно — вдруг две тысячи молчаливых мильпрошепчут мне в ответ о смертях на залитых солнцем улицах, о красных кускахмяса в витринах carneceria «Мясная лавка (исп.).» и об одиночестве, ужасном,как зияющая рана.

Волосы мои поседели.

И отросли на дюйм.

«Кэл, — подумал я, — милый, никуда не годныйбрадобрей! Я иду к тебе!»

Парикмахерская Кэла находилась как раз напротивмуниципалитета и рядом с заведением, где брали на поруки. Там в окнах уже летдесять красовались спирали клейкой ленты, на которой, как цирковые артисты натрапеции, висели дохлые мухи. Туда из расположенной напротив тюрьмы входилипохожие на тени мужчины и женщины, а когда они выходили оттуда, казалось,костюмы двигаются сами, под ними никого нет. С этим заведением соседствовалабакалейная лавка. Раньше она принадлежала мамочке и папочке, но они умерли, итеперь их сыночек целыми днями просиживал штаны у окна, принимая по телефонуставки на бега. Иногда ему удавалось продать жестянку консервированного супа.