к нам олимпийского спринтера Карла Льюиса. Тренер Браун обожал Карла Льюиса. Карл сказал нам: «Знаете, в юности мы все мечтали, и все хотели стать лучшими в Америке, но хотеть этого и желать, чтобы это случилось, – это две совершенно разные вещи».

Я вошел в число лучших в Америке на втором году учебы. Associated Press и UPI назвали меня Игроком года в стране, но я не выиграл ни Приз имени Вудена, ни Приз имени Нейсмита. Их оба забрал Ларри Джонсон из университета Невада-Лас-Вегас, и он был в моем списке смертников.

Когда я начал свой третий сезон в 1991-м, у меня было ощущение, что этот год станет для меня последним в колледже. Я набирал в среднем 21 очко за игру и делал 14 подборов – второй лучший показатель в стране. Я лидировал в стране по показателю блок-шотов (5,3 за игру в среднем), но в очередной раз призы Нейсмита и Вудена забрал себе кто-то другой. На сей раз центровой «Дьюка» Кристиан Леттнер.

Когда я впервые сыграл против Леттнера в феврале 1991-го в Дареме, Северная Каролина, он попросту уничтожил меня. Унизил. Он до смерти замучил меня своими бэкдорами и закончил игру с 24 очками и 11 подборами на щите. Я никогда прежде о нем не слышал. Помню, как спрашивал: «Да кто такой этот парень, черт возьми?» Он разобрал меня на винтики, поэтому после той игры я стал следить за ним.

В следующем сезоне, в моем последнем в ЛСУ, тренер вновь свел нас вместе, но за неделю до игры я потянул икроножную мышцу. Нога сильно болела, но я обязан был сыграть, потому что люди говорили о Леттнере и центровом «Джорджтауна» Алонзо Моурнинге с чуть большим придыханием, чем обо мне, а я не мог с этим мириться. Я просто обязан был стать пиком номер один.

Я затейпировал икру и конкретно взялся за Леттнера. По-жесткому. Я накидал 25 и 12 из них через него, а еще заблокировал 7 бросков, но они сумели отыграться, уступая в счете, и победили. Я никогда не забуду лицо Леттнера в момент моих данков через него. Он выглядел перепуганным. А еще я без конца доставал его трэш-током.

Много лет спустя мне довелось поиграть с ним в «Майами», тогда я узнал, что он был очень приятным человеком. Тогда я этого не знал. Во времена колледжа я ненавидел всех, кто имел отношение к «Дьюку». Я знал, что люди, поступавшие в «Дьюк», должны были быть умными. Я знал, что я не такой умный. Там, где я рос, меня не учили тем мудреным словам, которые то и дело встречали в их вступительных экзаменах.

В последнем сезоне я побил рекорд ЛСУ по количеству блок-шотов, и после одной из наших игр мне торжественно вручили мяч на память. Родители всегда сидели на одних и тех же местах, сразу за сектором студентов, поэтому я сразу повернулся к отцу, показал на него пальцем и бросил ему мяч.

Причиной моего поступка было то, что в детстве, когда я выигрывал какую-нибудь награду, он разрешал мне забрать ее с собой домой и там полюбоваться ей. На следующее утро я просыпался и шел в школу, но ко времени моего возвращения награда куда-нибудь исчезала. Когда я спрашивал у него, куда подевался мой приз, он отвечал мне: «Это уже в прошлом. Это уже история. Ступай добывать новый трофей».

Памятный мяч был моим последним на тот момент достижением, поэтому я бросил его ему, чтобы дать понять, что помню его заветы.

Какой-то студент выпрыгнул перед носом у отца и схватил мяч. Видели бы вы лицо Сержанта. Но этому парню хватило ума отдать мяч отцу.

В сезоне 1991/92 на всех наших играх были аншлаги. Студенты разбивали палаточные лагеря вокруг спортзала накануне игры, чтобы первыми урвать билеты. Я раздавал автографы по всему штату Луизиана. Какая-то семья из Батон-Руж назвала своего новорожденного сына в мою честь, и я заявился к ним домой без предупреждения, чтобы наделать памятных фотографий.

Ребятам из ЛСУ пришла в голову отличная идея: напечатать футболок с моим изображением, где я делаю свой фирменный данк, свисая с корзины с подтянутыми вверх ногами, как Рони Сейкали.

Они напечатали целый ворох этих футболок и собирались продавать их во время одного из наших матчей. Я ничего даже не знал об этом, но как только Сержант зашел на арену и увидел эти футболки, у него просто крышу сорвало.

Вам стоит кое-что знать о моем отце: он ни за что не позволит никому наживаться на нашей семье.

Мы были в раздевалке, где тренер Браун выступал с речью перед игрой – и вдруг бабах! Дверь распахивается, на пороге Сержант. Глаза у него вылезают из орбит, настолько он взбешен. В руках у него одна из этих футболок, и он вопит: «Это еще что за херня? Что заставило вас решить, что это нормально?»

Он сказал Дэйлу: «Мы могли бы брать деньги. За эти годы нам предлагали кучу всего, но мы решили, что не будем так поступать. Мы поступали правильно. А теперь вы вздумали заработать денег на моем сыне? Меня это абсолютно не устраивает».

Все разом затихли. Никто ничего не говорил. Я не то что пристыжен – все гораздо хуже. Каждый знает, что родителям не дозволяется заходить в раздевалку перед игрой. Но у Сержанта веские причины.

Спустя мгновение он уже заявляет тренеру Брауну, что если футболки не снимут с продажи и не уберут куда подальше, я не выйду на игру. Теперь уже я повесил нос. Мне хочется провалиться сквозь землю.

Но тренер Браун очень хорош. Он уже привык иметь дело с Сержантом. Он успокаивает его. Футболки исчезают. Я выхожу играть. Мы избегаем глобального ущерба.

Добрую часть моего заключительного сезона Бо провел в разъездах по торговым центрам, где раздавал «запретительные предписания» магазинам, производившим и продававшим самопальные футболки Shaq Attack.

К тому времени у многих команд уже не получалось меня сдерживать, поэтому они стали намеренно фолить меня. Порой фолы пересекали тонкую грань между «жестким» фолом и откровенно грязным. Тренер Браун говорил мне: «Не надо мириться с этим третированием. Если они пытаются сделать тебе больно, я разрешаю тебе давать им сдачи».

Той весной в первом раунде турнира SEC мы играли с «Теннесси». Мы вели +22, а я доминировал против парня по имени Карлус Гроувс. Тут я получил мяч в посте, а он схватил меня и резко дернул назад, и попытался свалить на пол. Я был в таком бешенстве, что хотел