результате мой приятель Бо Бансен конфисковал мой депозит. До сих пор, спустя все эти годы, я, встречая его, первым делом говорю: «Йоу, Бо, где мои пятьдесят долларов?»

Как только я приехал домой в Сан-Антонио, мы начали общаться с агентами. Тренер Браун представил меня Леонарду Армато. Перед самым моим отъездом из кампуса ко мне подошел один чувак – забыл его имя, – всучил мне свою визитку и сказал: «Если подпишешь контракт со мной, я выбью для тебя все, что захочешь. Давай начнем с 250 тысяч долларов». Он был из южной Калифорнии, и он напугал меня до усрачки.

Леонард же приехал знакомиться с моей семьей. В колледже он был разыгрывающим защитником, и тренер Браун доверял ему, но мой отец предупредил его сразу: «Если будете дурить голову моему сыну, я вас убью».

«Он это всерьез, – сказал я Леонарду. – Не сомневайтесь».

Я готовился стать профессиональным спортсменом, но мой папочка по-прежнему возвышался надо мной больше самой жизни, больше, чем когда-либо. Чего я тогда не осознавал, так это того, что это никогда не изменится. Филип Харрисон не мог – и не стал бы – держаться на заднем плане. Он попросту не знал, как это делать.

Вернувшись домой на армейскую базу в Сан-Антонио, я вновь стал жить с родителями, и это была адаптация. Это был флэшбек. Я вновь вернулся к «да, сэр» и «нет, сэр». К «сделай музыку потише». К «следи за языком, сынок» (это уже мама).

Но теперь все будет по-другому. Мои родители, заботившиеся обо мне и оберегавшие меня от неприятностей (в большинстве случаев), теперь готовились поменяться со мной ролями.

Наконец пришло время, когда уже я должен был позаботиться о них.

В апреле 1992 года, когда меня еще даже не задрафтовали, и я понятия не имел, за какую команду буду играть, я уже получил деньги по спонсорскому контракту с Classic Car. Они заплатили мне 1 млн долларов. Я поверить не мог.

Я стал богатым!

Я умудрился разбазарить всю сумму за два дня.

Первым делом я должен был уладить дела на семейном фронте. И мать, и отец были по уши в долгах, поэтому я взял 150 тысяч долларов и погасил все их кредиты. Я ведь богат. Я могу такое.

Следом я отправился в дилерский центр Mercedes-Benz и купил себе машину. Когда я вернулся домой, отец спросил: «А моя где?» – поэтому я вернулся к дилеру и купил еще одну машину для него. И, разумеется, мне нужно было гарантировать моей матери, что теперь она тоже будет разъезжать по городу на стиле, поэтому я купил третий Mercedes-Benz за неделю.

А потом мне позвонили из банка. Мужчина говорил очень вежливо. Он сказал: «Мистер О’Нил, я не хочу, чтобы с вами случились неприятности, как это было с другими спортсменами, с которыми мы вели дела. Но я думаю, вам следует знать, что вы должны нам девяносто тысяч долларов».

Поначалу я был в недоумении, но потом он объяснил мне, что после уплаты всех налогов с полученного мной 1 млн долларов, у меня осталось всего около 500–600 тысяч долларов. Черт. Я повесил трубку и сказал матери: «Мне нужен бухгалтер».

Леонард помог мне устроить встречи. Первым человеком, с которым я встретился, был – хотите верьте, хотите нет – актер Уэйн Роджерс, мужик, снимавшийся в телесериале M*A*S*H. Он вошел и сказал мне: «Мы добудем тебе вот это и вот то», – а я не мог перестать думать о той книге про Карима, которую мне когда-то дал отец, про то, как он потерял свои деньги на соевых бобах, и слова отца о том, что если что-то выглядит слишком привлекательным, чтобы быть правдой, скорее всего, это неспроста.

К черту чувака из M*A*S*H. Вошел другой чувак, в костюме за две тысячи долларов, и он оказался слишком ушлым. Следующий за ним был одет в дешевый костюм, а я, хотя и только что вылетел из колледжа и ничего не знал ни об ипотеках, ни о финансовых рынках, ни о муниципальных облигациях, все же умел распознать хороший костюм на человеке – или нехороший.

Мы поговорили с множеством людей, приносивших с собой пестрые брошюры и делившихся своими большими планами, но никто из них не зацепил меня по-настоящему. Я начал уставать и раздражаться, мне уже хотелось есть (я всегда голоден), и тут заходит этот маленький мужичок с кудрявыми волосами и в очках.

Мы просим его положить его брошюру на стол в кучу к остальным брошюрам, но он говорит: «У меня нет брошюры». Его зовут Лестер Книспел, и он начинает рассказывать мне о сберегательных облигациях. Он рассуждал о потенциальных инвестициях, но, главное, на своей презентации он держался предельно консервативно. В какой-то момент он сказал: «Вместе мы можем научиться работать с этим».

Вот что влюбило в него мою маму. Каждого предыдущего кандидата она спрашивала о том, дадут ли они ей возможность просмотреть бухгалтерские книги. Она говорила им, что я молод и что она хочет помогать мне и в будущем. Они, все как один, отвечали: «Миссис Харрисон, доверьтесь нам. Мы этим на хлеб зарабатываем. Позвольте нам обо всем позаботиться. Вам ни к чему переживать или утруждать себя этим. Это наша работа».

Если вы скажете такое Люсиль, даже не имея в виду ничего плохого, она все равно услышит лишь: «Отвали-ка, мамаша». А так мы не сработаемся.

Лестер повел себя умнее. Он сказал моей матери: «Вы сможете просмотреть книги в любой момент, когда захотите. То же касается и Шакила. Вы – мой клиент. Я буду работать на вас». Он не шутил. Он знал, что цифры и отчетность – это сложно и скучно и что спустя время моя мать научится доверять ему и не захочет утруждать себя копанием в моих финансовых делах. Именно так и вышло.

Лестер понравился мне своей прямотой, умом и тем, что он не был слишком ушлым. Но не только этим, он еще и представлял интересы некоторых рэперов.

Мы наняли Лестера Книспела, и это стало началом замечательной дружбы. Лестер был моим оценочным жюри. Когда у меня появлялась очередная безумная идея, он меня отговаривал – в большинстве случаев. Когда я начал покупать слишком много автомобилей, раздавать деньги слишком многим родственникам и просто выходить за пределы разумного, он возвращал меня обратно.

Он был очень успешным и смог скопить много денег, поэтому я спросил у него, как ему и его семье удалось так преуспеть. Он сказал мне:

– У нас есть аннуитеты.

Я спросил:

– Это что за чертовщина?