года. Он встретился с начальником, Адольфом Эйхманом, в Братиславе. Эйхман передал ему устный приказ фюрера и письменный приказ Гиммлера о Endlosung[16]. Вислицени был впечатлен документом с красной каемкой, подписанным самим Гиммлером, который «давал ему столько власти, сколько он считал нужным». Он решил разделить 20 000 евреев. Половину отправить в концлагерь Майданек, половину – в «лагерь А»{116}.

На Ванзейской конференции было озвучено количество еврейского населения в оккупированных Германией (или подвластных ей) территориях, в том числе 88 тысяч евреев в Словакии. Уже в первые минуты конференции было объявлено: «Что касается новой стадии Endlosung, об отказе сотрудничества словацкого государства вопрос не стоит»{117}. Президент Тисо, премьер-министр Тука и другие коллаборационисты были только рады подчиниться. Настолько, что согласились заплатить немцам 500 рейхсмарок за каждого депортированного еврея. Эта сумма шла якобы на «техническое обучение» евреев{118}. Было собрано огромное состояние в рейхсмарках, все – из еврейского имущества. А суть была в том, что если евреев выслать в другие места, их дома со всем добром опустеют, и можно будет прибрать их к рукам.

После первой волны депортации рабочих, в том числе депортации нескольких тысяч девушек и женщин, Тисо сказал, что это унизительно, чтобы оставшиеся семьи жили на поддержку государства, поэтому им вскоре придется отправиться за девушками. Но перед отъездом люди должны были заполнить документ vermögenserklärung[17]. Суть документа заключалась в перечислении всего личного имущества, как бы много или мало его ни было. На немецких территориях делали то же самое. Прилагалась инструкция, объясняющая, куда и как записать ключи от дома и где их оставить перед отъездом. Еврейское имущество стало собственностью правительства.

Ни Ирена, ни Браха, никто из женщин в «Патронке» или Попраде не представляли, как жестоко будут преданы их семьи; не представляли, что все люди, вещи, оставленные дома, теперь полностью в распоряжении правительства. Всего за первые четыре месяца словацкое правительство депортировало 53 000 евреев[18]. Молодых портних увезли одними из первых.

Тактика депортации и переселения была разработана нацистами и их союзниками и всегда скрывалась за эвфемизмами, вроде «заниматься», «управлять», «пересылать», «конфисковать». Никогда не говорили «грабить», «отнимать», «украсть». Пока еврейское имущество накапливалось в бессчетных залах, на складах, даже в церквях Праги и Братиславы, в каждой стране, зараженной жадностью нацистов, появлялись специальные здания-склады. Все это делалось не впопыхах. Гитлер одобрил учреждение специальной оперативной группы под предводительством Альфреда Розенберга – Einsatzstab Reichsleiter Rosenberg, ERR[19].

Помимо извлечения максимального количества золота и предметов искусства из оккупированных территорий, задачей оперштаба Розенберга было опустошать «брошенные» еврейские дома, перераспределять оставленную собственность и богатеть не по дням, а по часам{119}. На немецкую службу безопасности оказывалось давление депортировать евреев еще быстрее, чтобы прибрать к рукам как можно больше вещей. Иногда соседи не дожидались эвакуации из дома, а просто приходили с телегами и самостоятельно начинали присвоение имущества, забирая все, что приглянется. Правительство, разумеется, было этим недовольно. Они хотели оставить все добро себе.

Привезенное оперштабом Розенберга из Франции сортировали интерны из ближних концлагерей, все в белых комбинезонах или фартуках. Их работа была задокументирована на фотографиях, обнаруженных после войны. Мешки одежды обычно вручали женщинам. Высокопоставленные нацисты отбирали ткани, одеяла, белье и ковры лучшего качества себе, а Гитлер и Геринг в первую очередь обращали внимание на предметы искусства. Гитлер хотел наполнить новый музей в Линце коллекцией самых потрясающих сокровищ Европы. Геринг же оставлял драгоценности для себя и своих родных. Его резиденции были набиты вещами, отнятыми у евреев. Его жена, Эмми, предпочитала не спрашивать об их происхождении.

На послевоенном Нюрнбергском процессе Геринг говорил: «Я решительно не признаю утверждения, что мои действия диктовались желанием подчинить своей власти народы других стран войной, желанием их убить, ограбить или поработить»{120}. Однако существует невероятное множество доказательств обратного. Альфред Розенберг получил личное разрешение Гитлера на распределение еврейского имущества среди членов партии и вермахтовцев{121}. И от грабежа выгоду получали не только высокопоставленные нацисты.

Награбленное красиво выкладывали, как на витринах, только без ценников. Один из крупнейших складов награбленного в Париже называли между собой «Галери Лафайет», как известный универмаг. Потенциальные покупатели ходили по проходам, рассматривая аккуратно разложенные свидетельства разрушенных жизней.

Тут – несколько наборов мебели для спальни или столовой. Там – широкий ассортимент обеденных сервизов, детских колясок, игрушек, пианино, перевернутых вертикально, чтобы освободить пространство. Ряды шкафов были набиты всевозможным столовым серебром, стеклянной посудой, ювелирными украшениями и всяческой красотой. Были швейные машинки, наборы для шитья, галантерея. Любители почитать могли выбрать новый книжный шкаф… и книги, чтобы его заполнить{122}.

Некоторые «хранилища» напоминали приукрашенные комиссионки и беспорядочные распродажи. Там собирали предметы повседневной жизни, вроде рюмок для яиц, бит для крикета и торшеров. Такие вещи не считались особенно ценными, их называли ramschlager[20]. Детали повседневной жизни, все, что находили в прикроватных тумбочках, в глубине ящиков, в углах чердаков. Настоящие хозяева не считали это хламом. Марилу Коломбен, портниха из Парижа, отметила, что французы были «глубоко поражены и удручены», когда начались грабежи{123}.

Это выдавливание евреев из нормальной жизни влекло не только культурные и финансовые потери, это было умаление полноценной домашней жизни до нескольких предметов. Украденное добро оказалось дороже людей, которые его купили, сделали, высоко ценили.

Украденные вещи паковали и перевозили очень аккуратно, что было не позволено их хозяевам-евреям, когда настал час сборов на поезд.

Каждую неделю из оккупированных немцами земель прибывали сотни поездов награбленного. На соломе в вагонах лежали аккуратно подписанные ящики: «кружевные занавески», «льняные занавески», «подушки», «простыни»{124}… Оперштаб Розенберга связывался с Герингом, который управлял железнодорожным сообщением рейха, сообщая о поездах из Франции, Нидерландов, Бельгии, Норвегии, протектората, польских земель и других мест, направляющихся в сердце рейха.

Простые граждане, неевреи, были только рады получить «новые» мебель, оборудование, ткани, одежду. Некоторые предметы продавались на аукционах, без каких-либо попыток скрыть их происхождение. Аукционные дома крупнейших европейских городов тесно сотрудничали с опертшабом Розенберга и прекрасно зарабатывали на продаже краденного. Любители винтажной мебели, импортных ковров и роскошных канделябров свободно приходили и делали ставки на запавшие в душу предметы. Еврейское имущество быстро находило новые дома. Их простыни стелили на другие кровати, кружевное белье украшало другие тела, вкусный кофе лился из их кофейников в чашки новых хозяев.

В Лейпциге Гуня могла видеть объявления на плакатах и в газетах, где шла речь о продаже еврейских вещей. Даже мебель из еврейских больниц, школ и детских домов забирали