в будущей группе портних, прибыла в Освенцим в жаркий июньский день 1943 года. Она приехала на последнем поезде из Лейпцига. Полиция пришла к ней в гетто в 5.00 утра 15 июня 1943 года. У нее была возможность избежать ареста. Она знала место, где можно было спрятаться за тысячу марок, арийские друзья Гуни были готовы прятать ее бесплатно. Измученная годами напряжения, она все-таки решила уехать с остальными. Она не хотела остаться единственной еврейкой в Лейпциге{133}.

В отличие от первых депортаций в Лейпциге, проводившихся грубо и жестоко, когда взрослых и детей силой загоняли в поезда, последняя депортация проходила тихо, евреи были совершенно спокойны, будто уже смирились с судьбой. Гетто опустело, приготовилось к новым жильцам. Какие-то потерянные вещи валялись на улицах, как мусор.

Гуня с другими попала в тюрьму на Вехтерштрассе, где всех собирали перед депортацией. На последнем поезде увозили еврейских сотрудников больниц. Их дома в гетто оказались роскошью по сравнению с новыми ужасными условиями – грязным полом и давящей теснотой, что даже лечь не представлялось возможным. Гуня увидела много знакомых лиц. Друзья кучковались вместе, разговаривали, даже шутили. Гуня была уверена, что справится со всем, что ее ждет. Ее храбрость оказалась заразительной – и она была необходима.

После двух дней в страхе и жутких условиях, арестантов отвели на центральную железнодорожную станцию Лейпцига, где их уже ждал поезд. Гуня тут же вспомнила, когда только приехала в Лейпциг юной девушкой из Кежмарока, полной амбиций, готовой осваивать мастерство. Теперь она снова оказалась на вокзале, но он был наполнен солдатами в серой форме.

В вагоне Гуня нашла себе местечко с подругой Рут Рингер и ее мужем Хансом; Рут была стоматологом, Ханс – врачом в больнице. Поездка напомнила ей поезд-аттракцион на ярмарке, провозящий пассажиров через тоннель всяких ужасов и сюрпризов. Но это, конечно, был далеко не аттракцион{134}.

Проезжали километр за километром. Сперва все было довольно спокойно, даже несмотря на удушающий жар в течение дня. Гуне повезло чуть больше других – вскоре после ареста, помощница с меховой фабрики, где она работала, принесла Гуне корзинку еды – от имени бывшего менеджера фабрики. Неожиданные добрые поступки приносили столько же радости, сколько сама провизия. Гуня поделилась едой с окружающими, попыталась всех приободрить. В конце концов, им всем предстояло испытать боль и горе – почему бы не порадоваться хотя бы несколько часов? Теплота Гуни несколько разбавила общую горечь. Люди почти что забыли, где они и куда их везут.

На одной из остановок на поезд посадили конвой инвалидов и пожилых людей из дома престарелых. Опекуны ощущали полное бессилие, когда у пациентов усиливались боли или случались приступы. Одна медсестра настолько отчаялась, что попыталась покончить с собой, но двое мужчин сдержали ее, вынужденные применить физическую силу. Состояние больных ухудшалось. Когда поезд останавливался, из него выбрасывали трупы и выливали наполнившиеся ведра.

Поезд замедлился в последний раз. Лампа осветила огромную табличку: Освенцим. Кончились шутки, кончились беседы, остался только страх. Прибыл последний поезд. Из сотен привезенных евреев до освобождения дожили только двое.

Незадолго до того, как мужчин и женщин разделили, доктор Рингер повернулся к Рут и сказал: «Держись рядом с Гуней. Мне кажется, она все это переживет»{135}.

Ирена, Браха, Катька, Марта, Алиса, Ольга, Алида, Марилу, Боришки, Гуня…

На каком бы поезде они ни приехали, все новые заключенные Освенцима сталкивались с этим жутким моментом, когда вагон открывался и начинались крики: «Los, los! Heraus und einreihen![21]»

5. Традиционный прием

«Нас ждал традиционный прием – крики и избиения»

Гуня Фолькман{136}.

Браха Беркович беспокоилась насчет багажа. Она привезла чемодан, который держала при себе всю дорогу из Попради. Но эсэсовцы приказывали ей немедленно выпрыгнуть из вагона. Она пыталась дотянуться до чемодана, но вокруг было слишком много народу, агрессивных собак на поводках, мужчин в форме СС. Да и нельзя было спускать глаза с сестры Катьки.

– Не волнуйтесь, – крикнул эсэсовец. – Мы вынесем ваши вещи.

«Как же они все рассортируют?» – думала она.

Пассажиры спрыгнули с высокого поезда на длинную – около 500 метров – деревянную платформу. Рампу, как называли платформу, с дорогой соединяла деревянная лесенка. Сбоку стояли перевозки в лагерь{137}. Неподалеку от рампы находились домики персонала, работающего на загруженном пути, соединяющим Вену в Австрии с Краковом в Польше.

В одном из этих домиков жила четырнадцатилетняя Богуслава Гловацкая. Она была служанкой одного из эсэсовцев и иногда виделась с заключенными из сапожной и швейной мастерских, отправляясь по делам в Освенциме. Богуслава рассказала, что не увидеть разгрузку поездов было невозможно: «Как только поезд останавливался, начинался настоящий хаос. Эсэсовцы кричали, новоприбывшие тоже кричали и рыдали, собаки лаяли. Время от времени кто-то стрелял»{138}.

Несколько секунд прибывшие на поезде могли постоять спокойно. Как нормальные люди. Озираясь по сторонам, они замечали людей в полосатой форме, работающих в полях.

– Мы подумали, что это душевнобольные, – рассказала одна из девушек. Они решили, что форма и бритые головы указывают на то, что перед ними пациенты психбольницы{139}.

Браха не падала духом, несмотря на то, что из личных вещей у нее осталась только та одежда, в которой она приехала, и несколько витаминок в кармане – драгоценный подарок на прощание от матери. Они отправились в путь, с каждым шагом отдаляясь от нормальной прежней жизни. Они шли на юг, окруженные колючей проволокой и смотровыми башнями, затем – вдоль дороги с кирпичными и деревянными зданиями.

Поезда, отправленные в Освенцим с целыми семьями и пожилыми людьми, прибывали на платформу, у которой стояли большие грузовики с отметкой Красного креста. «Там, где есть Красный крест, все должно быть не так плохо», – подумала одна из словачек, прибывших в июле 1942 года{140}. Она не знала, что глава администрации концлагеря Освальд Поль был также председателем Немецкого Красного креста. Адская смесь. На деле машины, успокаивающие своим видом прибывших, развозили заключенных по газовым камерам. К июлю было решено убивать всех новоприбывших, кто внешне не походил на работоспособных. С июля отбор евреев происходил на платформе. Кого отправить на смерть решали сразу.

В марте и апреле 1942 года, когда начали прибывать поезда из Словакии, отбор в газовые камеры не проводился. Женщин привозили на работы. Их вели мимо каменоломен, печей и кирпичных свалок к воротам Stammlager или главного лагеря, также известного как Аушвиц I. Ворота, выкованные заключенным кузнецом Яном Ливацом, изначально были входом в Освенцим, но комплекс сильно