оголения обычно проходил только в уединении в собственной спальне или в кабинете врача, может, в раздевалке у бассейна, в примерочной магазина за занавеской. Многие незамужние женщины и девушки, привезенные в Освенцим, тогда впервые полностью разделись на глазах другого человека, не считая, наверное, сестер, с которыми они могли делить комнату. Снятие одежды в Освенциме лишало не только индивидуальности, но и достоинства.

В Европе середины XX века существовал определенный «язык» одежды в общественных местах и у себя дома. Была уличная одежда – костюмы, строгие платья, пальто, сумочки, шляпы и школьная форма; дома все было чуть менее официально: мягкие тапочки, вязаная одежда, фартуки и халаты. Нижнее белье однозначно сохраняли для самого личного, самого уединенного места – собственной спальни, а не холодного зала в концлагере.

Всем новоприбывшим приходилось испытать на себе этот унизительный процесс, но для женщин и девушек стыд был в разы сильнее. Скромность считалась одним из главных женских качеств в обществе, хотя были известные фигуры, которые подчеркивали свою сексуальность, и женщины, которые одевались вызывающе. «Хорошие» девочки одевались скромно. Никаких открытых коленок и глубоких декольте, голые плечи – только жарким летом. Было огромное количество изощренных правил, согласно которым одежда должна была быть привлекательной, но не соблазнительной. Ортодоксальные еврейки всегда носили длинные рукава и закрывали ключицу и колени.

За одеждой всегда пристально следили. Девочки, под влиянием мнения сверстников, решали, модный наряд или некрасивый. Женщины постарше критиковали одежду, которую считали скорее провокационной, нежели красивой. Мужчины судили по одежде, можно ли познакомиться с девушкой или она «занята». В обществе девочек и женщин, одетых слишком открыто, быстро прикрывали. В Освенциме на тех, кто не спешил раздеваться, кричали.

Настала очередь последнего слоя. Нижнего белья.

Расстегивание лифчика и неуверенное соскальзывание тонких бретелек с плеч перед мужчинами в нормальных обстоятельствах считалось бы стриптизом – действие соблазнительное и никак не скромное. Раздевание в Освенциме было извращением то ли соблазнительности, то ли скромности. У девушек не было выбора, не было прав. Надо было снять лифчик. Под приказы пояса стали расстегиваться.

Для подростков, еще не свыкшихся с изменившимися телами, оголять изгибы – или их видимое отсутствие – было вдвойне болезненно. У незамужних девушек также, скорее всего, было смутное представление о сексуальности. Голое тело было чем-то интимным, только для глаз мужа, но даже там можно было прикрыться одеялом или ночной рубашкой. Женщины постарше были вынуждены выставлять на всеобщее обозрение тела, измененные родами, тяжелой работой или набранным весом.

Снять последний предмет одежды было труднее всего. Трусы. Они могли быть разными: панталоны в стиле «директуар», с эластичными оборками над коленами, слитные купальники тедди с тремя маленькими пуговичками на ластовице, французские трусики с кружевной оборкой и цветочными узорами. Белые, розовые, желтые; старые, новые, красивые, практичные, идеально чистые, с дырочками – все надо было снять и сложить с остальной одеждой, еще сохранявшей тепло тела – последний остаток жизни, с которой многим предстояло расстаться.

Некоторые женщины прикрывали гениталии снятым бельем в последней отчаянной попытке сохранить хоть какое-то достоинство. В них всю жизнь вбивали, что от внешнего вида зависит отношение мужчин; скромная одежда защищала как от неприятных комментариев и прикосновений на улице, так и от тайных, ужасных вещей вроде изнасилования{146}.

Увидев, как голые женщины, привезенные из Попрада, прижимаются друг к другу, один из эсэсовцев усмехнулся: «А этих, наверно, из монастыря привезли. Все девственницы!»{147}.

Как он понял? Когда женщин обыскивали на предмет спрятанных драгоценностей, их насиловали руками.

Ко всему вышесказанному добавлялся и контекст раздевания именно перед эсэсовцами – они ругали девушек, называли их шлюхами и свиньями. Другим унизительным моментом была публичная менструация. В 1940-х годах гигиенические прокладки и тканевые салфетки либо просто подкладывали в трусы, либо подвязывали к поясу. В любом случае, показать кому-то эти предметы считалось страшным табу, не говоря уже о целой толпе людей. Вынуждение убрать их – использованные, – чтобы кровь свободно текла по ногам под оскорбления и ругань за «грязь», было очередной пыткой для женщин с менструацией, однако в какой-то момент от голода и стресса – и возможного подмешивания в еду всяких веществ – месячные прекратились вовсе. Но в день прибытия менструальная кровь – и кровь от грубых внутренних «обысков» – стекала по голым ногам.

Все это – на глазах мужчин и женщин из СС. В глазах читалась ненависть. Безразличие. Злобное удовольствие. Эсэсовские врачи осматривали голых женщин, как скот на продажу – сильные ли они, здоровые ли, могут ли работать. Женщины прижимались друг к другу, ища утешения в подругах и сестрах, хотя каждая оголенная фигура отражала соседнюю. Была борьба, несмотря на травмы; неповиновение в ответ на внутренний шок; сострадание, заставляющее протянуть руку помощи отчаявшимся женщинам, готовым все бросить и побежать к электрической ограде.

Одна девушка из Карпат, которой на тот момент был 21 год, рассказала: «Я решила, что не буду чувствовать стыд и унижение, не поддамся попыткам лишить меня женственности и человечности. Я просто смотрела сквозь них»{148}.

«Всего за несколько минут меня полностью лишили человеческого достоинства и индивидуальности, мы все стали одинаковыми», – Анита Ласкер-Валльфиш{149}.

Когда Брахе исполнилось шестнадцать, она решила отрезать свои длинные косы. Ей новая прическа понравилась, а вот другие сетовали на потерю длинных волос. Для нее это было видимым переходом от детского стиля к стилю женщины.

Волосы считались одним из определяющих элементов «женственности». Мужские волосы стригли и укладывали с помощью масел, женские же волосы представляли больше пространства для творчества. Домашние прически делали с помощью плетения кос, закручивания, закалывания, завивки щипцами, стараясь их не опалить. В парикмахерских делали прически поизысканнее, используя шикарные машинки для перманентной завивки волос, напоминающие Медузу. Копировали модные прически кинозвезд, волосы украшали ленточками, красивыми заколками и цветами.

Немецкие женщины, насмехаясь над бомбардировками, собирали прически, которые стали называться «все чисто». Краска для волос была популярным и довольно заметным способом скрыть седые волосы, или же преобразить темные «еврейские» в светлые «арийские». Многие евреи отчаивались и красили волосы в попытке избежать ареста.

Носили фальшивые волосы и парики – забавы ради. Продавали ленты для волос с пришитыми локонами и заколки с прицепленными кудрями. Также парики были важным предметом в жизни ортодоксальных евреек, которые, выйдя замуж, согласно традиции, должны были обрить голову и дальше прикрывать ее париком, который называется шейтелем. В некоторых религиозных элементах еврейской культуры считалось, что женские волосы – большой соблазн для мужчин. Поэтому, чтобы не соблазнять никого, кроме своего мужа, замужним женщинам и полагалось прикрывать волосы тюрбаном или сбривать вовсе. Парик можно было купить