и продавали желающим ее приобрести{125}. Немецкий красный крест, де-факто – нацистская организация, отделенная от Международного Красного креста, принимала любые пожертвования. Немецкий Красный крест вообще активно участвовал в распространении гор награбленного – только на благо арийцев, разумеется. Домохозяйка, потерявшая дом в бомбардировке, могла положиться на благотворительность: отдавали занавески, скатерти, постельное белье, полотенца, ботинки, одежду и посуду. Выгода была и для вермахта – им доставались часы и теплая одежда.

Разве им было важно, что новые гардероб, рубашка или тарелка прибыли из Праги или какого-то еще города в рейхе? Немцы поговаривали, что лучше бы им выиграть войну, а то евреи вернутся и потребуют свои вещи обратно{126}.

Первым высылаемым из Словакии говорили, что они скоро вернутся домой. Все больше и больше девушек прибывали в «Патронку» с запада Словакии, и в результате там оказалось так много народу, что большинство девушек вздохнули с облегчением, когда услышали, что их перевозят в другое место. Ирена Рейхенберг не разделяла этого чувства, выглядывая из окна общей спальни во двор. Охранники разожгли костер и бросали в него документы – идентификационные карточки. Ее собственная карточка с фотографией, подписью и штампом Еврейского центра покрылась пеплом с остальными.

Тогда Ирена поняла, что куда бы ух не увезли, на путь назад рассчитывать не стоит. Они не вернутся.

«Евреев перевозят на восток. Процедура довольно жестокая», – из дневника Йозефа Геббельса, 27 марта 1942 года{127}.

Поезда на оккупированных немцами территориях ездили день и ночь без перерыва. Солдаты отправлялись на фронт, раненные возвращались домой. Краденные вещи развозили по новым домам, их прежних хозяев увозили из старых.

Все депортации в концлагеря и лагеря смерти происходили строго по расписанию. С точностью до минуты. Копии расписания были распространены по всем железнодорожным станциям. Местные жители привыкали к длинным-длинным грузовым поездам. Иногда из деревянных вагонов доносились крики – просили помощи или воды. Иногда из единственного отверстия, закрытого колючей проволокой, высовывались руки. Иногда из поездов выбрасывали записки, иногда – трупы.

Поезда везли евреев и других врагов нацистского режима в страшные места.

Еврейки в «Патронке» все еще надеялись, что их отправят на работы где-то в Словакии. Говорили, что есть лагерь, заключенные которого работают на известного обувного производителя Bat’a, компанию T&A Bat’a, принадлежавшую Яну Антонину Бате{128}. Отец Ирены Рейхенберг был сапожником, она не сомневалась, что с легкостью освоит это дело после небольшой тренировки. Однако ходили страшные слухи, что их отвезут на восточный фронт, чтобы «поддерживать дух» немецких солдат. Об этом даже думать было страшно.

Ирена и Эдит держались рядом все время в «Патронке». Всех женщин выстроили в два ряда и отвели на ближайшую станцию в Ламаче, окруженную зелеными полями. Их ждал поезд для скота – недвусмысленный намек, что их понизили до статуса животных, пусть в хорошей одежде и с парой сумок на плечах. В каждый вагон отправляли по 40 человек. В вагонах стояло по два ведра. Еды и воды не было. Двери закрывались и запирались. До границы девушек с женщинами сопровождали гвардейцы и словацкая полиция. Локомотив тронулся, девушки прижались друг к другу еще крепче, и вагоны, покачиваясь, потянулись за ним.

Ирена и Эдит оказались во второй волне отправления из «Патронки», с еще 796 женщинами. Конечный пункт для всех один, но судьбы будут разные. Многие были одноклассницами Ирены{129}. Куда их везут – никто не знал, им ничего не говорили. Друг другу передавали карточки. В полусвете девушки записывали послания близким, затем выбрасывали через окно на снег, надеясь, что вокзальные сотрудники их подберут и отправят по почте{130}.

На том же поезде, чувствуя такой же страх, ехали портнихи Марта Фукс и Ольга Ковач.

Из крошечного окошка в вагоне можно было увидеть кукурузные поля, деревянные домики и покрытые сном холмы. Ирена предположила, что их везут на север. Поезд проехал через Липтовски-Микулаш, где на маленьком чердаке теснилась семья Брахи, потом – через Жилину, где поезд сделал небольшую остановку, а после – через Звардон, город в 40 минутах езды от польской границы. Там в темноте сменилась охрана, Глинковы гвардейцы ушли, пришли эсэсовцы. Словаки снимали с себя всю ответственность и спокойно возвращались домой, готовые к следующему отправлению.

Проехав более 400 километров, «пассажирки» поняли, для чего им даны ведра – туалетов-то нет.

После Звандона поезд проехал еще 80 километров, углубляясь в оккупированную Польшу.

Путь Брахи на север начался с Попрада. Они с сестрой Катькой прибыли на четвертом поезде из Словакии. Тот поезд, отбывший 2 апреля 1942 года, привез 997 женщин. В некоторых вагонах был спрятан мел, чтобы пассажиры, узнав, куда их везут, могли записать это и помочь распространить информацию в Словакии. На том же поезде из Попрада ехали портнихи Боришка Зобель и Алиса Штраус. Боришка была талантливой закройщицей. С Алисой ехала девушка из Польши, и она могла прослеживать их маршрут. Она сказала, что их, похоже, везут в Освенцим. Она оказалась права{131}.

Поезда все прибывали и прибывали. Жизни портних Освенцима постепенно сходились.

К тому моменту, как французских портних Алиду Васселин и Марилу Коломбен депортировали из Франции в январе 1943 года, все уже знали, что такое Освенцим. Алида, корсетная мастерица, провела много месяцев в разных тюрьмах, перетерпела не один допрос гестапо. Любую связь с сопротивлением она отрицала, даже пребывая в шоке после казни ее мужа Робера. Партизанка из Парижа по имени Марилу пребывала в тюрьме с даты ареста. С 16 декабря 1942 года.

23 января обе женщины присоединились к другим французским политзаключенным для перевозки из Франции в Освенцим. Только женщины на этих поездах были арестованы не за еврейское происхождение. Из 230 женщин 119 были коммунистками или левыми активистками, поэтому считались опасными для правого нацистского режима. Заключение под стражу и депортация проводились по директиве «Ночь и туман». Люди должны были «исчезнуть в тумане», перебрасываемые из одной тюрьмы в другую.

Женщины, увезенные этим зимним конвоем, прошли тяжелый путь, оставаясь на морозе несколько дней. Француженки, получившие в тюрьме посылки, постарались одеться как можно теплее, некоторые надевали всю одежду сразу.

Алида скорбела по мужу. Марилу скорбела по маленькому сыну, который недавно умер от дифтерии. Судьба мужа, Анри, ей была неизвестна – на днях его тоже арестовали. Всю дорогу в Освенцим, до 26 января, француженки не падали духом только благодаря взаимной поддержке. Однажды ночью поезд остановился на запасном пути. Утром вагоны для скота уже стояли вдоль деревянной платформы, и двери открыли{132}.

Гуня Фолькман, одна из смелейших