расширился с момента его создания. Портниха Алиса Штраус подняла взгляд, проходя через ворота. Металлические слова над воротами провозглашали: Arbeit Macht Frei[22].

Поезд, на котором Браха должна была уехать из Попрада, прибыл 3 апреля. Слишком поздно, чтобы тут же начать загрузку. Вместо этого женщин провели через весь лагерь к рядку казарменных блоков из красного кирпича. Изначально эти здания строились поближе к городскому вокзалу специально для индустриальных рабочих, затем ими пользовалась польская армия. С 1940 года под руководством нового коменданта Рудольфа Хёсса к каждому блоку пристроили второй этаж с чердаком. Теперь там можно было держать на несколько сотен больше заключенных. Десять из тридцати блоков выделили женщинам еще когда прибыл самый первый поезд еврейских заключенных. В один из них отправили, в числе прочих, Браху с Катькой.

Со стороны блоков стоял только возведенный высокий бетонный барьер, разделяющий территорию лагеря на женскую и мужскую части. С другой стороны кирпичная стена отделяла женщин от внешнего мира. За той стеной, на улице Легионов, находился уютный дом коменданта. Дом был построен в 1937 году польским солдатом, сержантом Сойя, которого очень неожиданно выгнали из дома 8 июля 1940 года, под пристальным наблюдением СС. Весь округ освободили для немецких оккупантов.

Хедвига Хёсс превратила дом Сойи в уютное гнездышко для своей растущей семьи. Первая запись в гостевой книге Хёссов была сделана в 1942 году. Посетители могли снять колпачок с перьевой руки и записать в книгу слова благодарности за гостеприимство Рудольфа и Хедвиги.

Но никакая гостеприимная хозяйка не встречала новоприбывших в тюремных блоках. Вместо этого словачки столкнулись с капо[23], лидерами групп, начальниками – то есть другими заключенными, которые теперь будут отдавать им приказы. Это в основном были немецкие женщины, арестованные как «враги народа» и переведенные из Равенсбрюка вскоре после первого поезда из Словакии. Они уже знали как выжить в лагере, и знали, что один из немногих способов получить привилегии – стать полезными. Для многих заключенных лагеря, как и для людей в послевоенном обществе, слово «капо» стало синонимично жестокости и насилию. Из рассказов выживших ясно, что капо, по воле невыносимых обстоятельств, действительно стали не только жертвами, но и преступниками. Однако далеко не каждый капо пользовался своим положением. Марту Фукс назначили капо главного ателье, и она стала одной из тех, кто пользовался этой привилегией, чтобы помочь женщинам существовать в относительной безопасности.

Но по прибытии в Освенцим Марта была всего лишь одной из множества напуганных заключенных в новом, страшном месте.

Браха с сестрой оказались в пустом здании с соломой на полу. Каким-то образом разлетелось предупреждение: «Прячьте вещи, иначе их заберут». Сестры присоединились к цепочке девушек, прячущих свои вещи – в том числе расчески, мыло и платочки – под карнизом. К своему удивлению, Браха обнаружила, что стоит плечом к плечу с женщиной из СС. Эсэсовскую охрану отправили из Равенсбрюка в то же время, что и первых женщин-заключенных. Теперь Браха была вынуждена торговаться: «Если ты мне поможешь, я поделюсь с тобой витаминами».

Момент сам по себе был абсурдным, но такой была ситуация в целом. Браха увидела, что одна из словачек как-то протащила в барак банку сардин. Капо тут же схватила банку и принялась с жадностью поедать содержимое. Браха наблюдала широко открытыми глазами. Она не могла понять, как можно так сходить с ума от одной банки с рыбой. Ей предстояло это узнать.

В первую ночь можно было помыться и воспользоваться рабочим туалетом, но ванная была грязной, а туалеты, как вскоре стало очевидно, не могли служить такой огромной группе людей. Женщин даже накормили густой кашей. Браха всю не доела и оставила свою порцию на подоконнике. Ее украли. Такое поведение вновь поразило Браху.

Утром, выпив стакан мутной теплой воды, Браха выглянула из окна на соседний блок. Ей махала женская фигура в советской военной форме, делая странные движения руками вокруг головы. Неужели знакомое лицо? Браха в очередной раз не могла поверить своим глазам. Это была ее лучшая подруга, Ирена Рейхенберг.

Поезд Ирены прибыл из Братиславы несколькими днями раньше, 28 марта. Она пыталась объяснить Брахе, почему она выглядит так странно. Она изобразила рукой ножницы и поднесла к голове: «Тебе отрежут волосы…»{141}.

«Не болтайте и не теряйте чувство юмора!» – Эдита Малярова, подругам из Братиславы по прибытии в лагерь{142}.

Браха Беркович была одной из шести тысяч евреек, привезенных из Словакии на девяти поездах в период с 26 марта по 29 апреля 1942 года. Это были первые чисто еврейские поезда, организованные департаментом Адольфа Эйхмана для отправления в Освенцим. Они – и еще тысяча привезенных из Равенсбрюка – стали первыми заключенными-женщинами. Их отобрали для работ, и прибытие в Освенцим было скоординировано с поступлением жалоб на отсутствие рабочей силы. Сам же процесс прибытия в лагерь был нарочито унизительным и жестоким физически и эмоционально.

После войны выживших часто спрашивали: «Почему вы не сопротивлялись?». Они могли лишь ответить, что сами с трудом верили, что происходит на самом деле. Одна из спутниц Брахи позже объяснила: «У врагов были ружья, а мы были голые, да и все происходило так стремительно»{143}. Да и что могли сделать женщины, когда их отвели в душевые и приказали раздеться?

Конечно, все пришли в замешательство. Капо и эсэсовцы находились поблизости, чтобы в нужные моменты криками и ударами подчеркивать приказы: «Быстрее! Быстрее!». Украшения тоже приказали снять. Катька, сестра Брахи, немного замешкалась, снимая серьгу, и эсэсовка ударила ее так сильно, что серьга сломалась. Впоследствии нетерпеливые эсэсовцы просто разрезали кольца, застрявшие на дрожащих пальцах, оставляя раны на окровавленных руках{144}.

Одежду заставляли снять – снять последнее напоминание о жизни до лагеря и очевидный маркер индивидуальности.

Зимние пальто, некогда важное и ценное вложение, расстегивались и откладывались в сторону. Свитера и кардиганы, как правило, сделанные своими руками, с заплатками мягкой шерсти там, где руки часто терлись о тело, снимались. Дальше, уже медленнее, расстегивались передние пуговицы блузок, аккуратные боковые молнии платьев и юбок, помявшихся за время путешествия, возможно, с пятнышками пота{145}. Ботинки и сапоги снимались и – по привычке – ставились рядом, с подошвами, изогнутыми по форме стоп владельца, и каблуками, подбитыми от множества проделанных шагов. Снимались и носки, у кого-то новые, у кого-то не очень. Чулки отстегивались от подвязок и поясов. Голые ноги. На холодном бетоне.

Раздеваясь, женщины бросали взгляды друг на друга, не веря, что это и правда происходит – что их и правда заставляют публично раздеваться.

Ритуал