хитами Илайараджи[41], которые сопровождали кинокартины тех лет. Потом ей надоели друзья и музыка. Она приходила в колодец одна.

Дом Агниджиты был в разных местах. Она жила в кондоминиумах Дварки, где в январе квартиры невыносимо холодные, а летом можно задохнуться без воздуха.

Жила в узком доме с бордовыми дверями на каждом балконе. Дом сползал в овраг и смотрел на руины крепости Фероза Шаха, на древнюю мечеть, от которой остались только стены.

Во время школьных каникул жила у тети в Дехрадуне, с рассыпанными по горам цветными домами. Там было лучше всего, тетя и ее семья хотя бы радовались Агниджите.

Она жила в колонии Маджну-Ка-Тилла, где по утрам тихие тибетцы пили кофе с молоком яка на маленькой площади. Воздух там был печален. Люди колонии тосковали о родной земле, старались забыть ужас восстания против компартии Китая, убитых близких, уничтоженные храмы. Из вежливости беженцы прятали боль за учтивыми лицами.

В последнее время Агниджита сильно пристрастилась к бхангу, и ей стало все равно, где жить. Она покупала бханг в шариках, пила с козьим молоком или с холодным миндальным тхандаем, а чаще скуривала.

– Какого черта я живу в чужой сумасшедшей семье всю свою жизнь? Где моя мама, как она могла отдать меня им? – спрашивала она прохладную тишину колодца.

Монотонная, привычная с детства тревога без начала и конца отступала только с бхангом. Она охотилась за ним каждый день. С утра начинала думать, как сделать «счет» – так называли сделку. Она выпрашивала и воровала то в одном доме, то в другом. Украла кольцо натх для носа, которое соединялось тонкой цепочкой с волосами, старинное сурмедани из слоновой кости и несколько браслетов. Никто не заметил, в деревянную шкатулку тонкой резьбы не заглядывали.

Мы в лесу

Маленькой, она играла серебряной погремушкой в круге белой бороды дедушки, которая стала такой длинной, что стелилась по циновке. В комнате звучала храмовая музыка. Целый день иголка бегала по бороздкам пластинок с мантрами. Агниджите было интересно, как иголка высекает молитву. Потом дядюшки купили магнитофон. Стали слушать кассеты с песнями из фильмов. Люди ходили мимо, наступали на бороду дедушки. Ворчали: «Хоть бы кто побрил старика».

Ей хотелось узнать, кто из женщин дома ее мать. Может быть, тетя, похожая на потухшую звезду, которая не выходила из комнаты с красным светом? По столу валялись в беспорядке черно-белые фотографии делийских мавзолеев. От карточек исходил тонкий химический запах. Тетя не снимала свадебного наряда, когда-то алого, но поблекшего от времени, с ободранными позолоченными краями. Агниджита заходила к ней, заглядывала в глаза. Тетя гладила ее по волосам и читала вслух одно короткое письмо:

– «Мы в лесу Чанга Манга. Комары размером с птиц и дикие кабаны. Тьма окопалась за деревьями. Шевелиться почти нельзя. Влажность, все течет. Я мечтаю снова увидеть…» Это все, что осталось. Все! Чернила расплылись. «Я мечтаю снова увидеть…». – Тетя роняла голову в разбросанные фотокарточки и не шевелилась.

Агниджите становилось мерзко и тоскливо. Она ускользала, и Даниика не замечала ее ухода. Все знали: Даниика ждет любимого Тарика с Кашмирской войны, куда он уехал фотокорреспондентом много лет назад.

Агниджите было тогда три года, но она помнит, как включили радио, чтоб послушать вечерние новости. Она свернулась калачиком в круге дедушкиной бороды. Прижалась ухом к циновке и слышала, как у всех в комнате стучит пульс.

– Пакистан начал массовую атаку, – говорили по радио. А тетушка Даниика завизжала в парсале:

– Ты не поедешь! Ты не будешь! А-аааа!

Дядя Яшу пришел из лавки и сказал спокойно:

– Такое случается в истории.

По радио велели наклеить на окна коричневую бумагу. Если снаряд попадет, то осколки будут скреплены друг с другом, и стекло не ранит людей. Приказали не включать свет и занавешивать окна – даже мерцание свечи могло указать дорогу самолетам. Дядюшки уходили патрулировать улицы. Даниика надела свадебное сари, оно тогда было сияющим, алым, села в красной комнате и стала ждать. Она не могла быть Агниджите мамой.

Агниджита думала, возможно, ее мама тетя Талика, сестра пропавшего на войне? Ароматная жасминовая женщина с кудрявыми волосами. Она отказалась выйти замуж в поддержку двоюродной сестры, а также из-за того, что у родителей нет сына.

– Братец не пришел с Кашмирской войны. Если я уйду к мужу, кто будет смотреть за моими дорогими родителями?

На мы-то знаем, что она отказалась из-за того, что когда-то слуга забрал ее невинность в козьем сарае. Кроме того, она не хотела жить всю жизнь с одним мужчиной. У красавицы были поклонники: коммерсанты в Карол-Бахе, железнодорожники в Кейшен-Гейдже, чиновники в Пандра-Плейс. Чтобы не бросать тени на семью, она приняла вечный траур по брату. На первом этаже возле книжной лавки «Молодость» на деньги поклонников она открыла консультацию для женщин, и туда ходили чаще, чем за книгами.

Талика немного занималась детьми дома: напоминала, чтоб они поели, собрались в школу. Кроме Агниджиты в доме росли еще два мальчика – внуки дяди Яшу, сыновья Бабу Кунвара, которого Яшу принес из джунглей в чемодане. Агниджиту и мальчиков все детство мыли в одном ведре.

В сентябре небо над старым городом оживало от сотен воздушных змеев. Агниджита вместе с мальчишками ранила пальцы натянутой ниткой, которая рвалась и пульсировала под напором ветра.

Дети играли в чоуке, по которому валялись пустые газовые баллоны. В чоуке расплодились полосатые белки[42]. Белки не боялись детей, могли прыгнуть им на ноги, но если приходили взрослые, кричали: «чип-чип-чип», разбегались по стенам. Служанки высыпали возле кухни отбросы, белки ели их вместе с воробьями и попугаями.

Огонек

Хавели напоминал здания государственных контор, испещренное норами помещений. Бабу Кунвар занимался судебными тяжбами, связанными с кастами. Он повесил на двери дома табличку «Юриспруденция. Бабу Кунвар Чандраванши», к нему ходили все несчастные люди столицы. Обсуждали дела под запахи кухни.

Жена Бабу Кунвара, практичная, как аэродинамик, командовала несколькими служанками, которые разносили по Чандни Чоук сплетни о семье.

Родители Талики проводили дни вдвоем в своей спальне как заговорщики. Сбежавшая когда-то с ружьем из Лахора женщина похоронила свою смелость вместе сыном.

Поблекшая парочка – родители Даниики и Гаури, изо всех сил старалась показать соседям, что в доме дела идут превосходно. Они выходили на галерею и говорили даже тем, кто не спрашивал:

– Все хорошо, прекрасно. Все сегодня чувствуют себя отлично. Наш сын скоро приедет, он учится в аспирантуре в Советском Союзе.

Хотя люди знали, что он