наполнятся осиным гулом дня. В этот раз к нему обратилась семья далитов[44]. Они торговали самодельными папиросами, но сумели развернуть торговлю: их киоски были рассыпаны по Дели, и деньги у неприкасаемых водились.

– Мы хорошо одевали своего мальчика, он был такой красавец, – убивалась мать. – Мы много встретили горя и хотели, чтоб сын посмотрел на лучшую жизнь.

– Пусть они понесут наказание, сэр. Пусть ответят! – сказал отец.

Преступление этого парня было в том, что он посмел влюбиться и жениться на девушке из раджаньянов[45].

– Нам нравилась девочка, такая послушная. Мы ничего не говорили, раз она забралась в сердце нашему мальчику. Думали, что теперь другие времена, – говорила мать, раскачиваясь. – Разве закон запрещает такую любовь? Если да, то мы не знали о таком законе.

Бабу Кунвар хотел скорей послушать суть дела. Все его клиенты выливали на него потоки печалей, сплетен, ненужных шуток и подробностей, из которых он выклевывал смысл, как зерна из пыли двора.

– Она была на втором месяце, когда пришли ее родичи. Я только налила на сковородку масло и включила газ. Все масло сгорело, дым потом много дней стоял в доме.

– Пока их женщины уговаривали невестку вернуться, их мужчины зарубили нашего мальчика.

– Что свидетели?

– Все боятся, никто не пойдет в суд сказать за нас. Весь квартал знает, но скажут, что смотрели в небо.

– Сама невестка боится прошептать слово. Мы увезли ее в деревню, мы переживаем, как бы она не потеряла внука.

– Мы хотим, чтоб вы пошли в суд, сэр. Скажите, чтоб их посадили в тюрьму, нам нужно растить внука и защищать девочку. Каждый день боимся, что они опять придут, что они сожгут киоски.

Межкастовые браки

Бабу Кунвар думал над речью, которая должна была разбить равнодушие.

– Отец, вы когда-нибудь слышали или читали новости о том, что мужчина-брамин был убит за то, что женился на женщине из низшей касты? По крайней мере, я никогда не сталкивался с инцидентом такого характера. Почему любая женщина невысокой касты, которая выходит замуж за брамина, не приводит в ярость ни одну из семей до такой степени, что они убивают жениха-брамина?

– Нет, я не слышал такого, – сказал Яшу. – За всю мою жизнь я такого не встречал.

– Почти во всех случаях виновники убийств – семьи женщин, невесток. Общество не одобряет межкастовые браки, но не все. Иначе мы имели бы хотя бы один прецедент, когда брамина убили бы во имя чести за то, что он женился на женщине низкого статуса.

– В прежние времена богатые родители даже покупали дочкам мужей из обедневших, но высоких каст, чтобы поднять знатность рода.

– Да, отец. Наше общество еще не готово принять тот факт, что взрослая женщина имеет право выходить замуж по своей собственной воле.

– Так идет со времен законов Ману-смрити[46], – сказал Яшу. – Женщина ни на каком этапе своей жизни не способна быть независимой. «Отец должен охранять ее, пока она не выйдет замуж, муж – во время ее взрослой жизни, а сын – в старости». Раздел один, стих девять и три.

– Вы согласны с этим, папа?

– Посмотри на наш дом, на наших женщин. На что они пригодны? Если выпустить их одних, что будет?

Сын улыбнулся:

– А Мамаджи? Это же легенда о силе, она бы нигде не пропала.

– При этом она не шаталась одна и прожила жизнь под именем великого Пападжи. В поэме «Океан деяний Рамы» говорится, что женщина портится в тот момент, когда ей дают свободу. В законах Ману также сказано: «Шудра может жениться только на женщине-шудре; вайшья может жениться на любой из двух, шудре или вайшье; кшатрий – на женщине из своего клана или на любой женщине из кланов ниже; брамин имеет право жениться на женщине любого из четырех кланов».

– Ну что ж, значит законы Ману против Конституции. – В глазах Бабу Кунвара вспыхивали молнии. Он записывал стержнем от шариковой ручки слова, которые должны были вернуть хотя бы клочки справедливости.

Поджигатель

Сколько еще продлится эта гнусная боль в солнечном сплетении? Одичав, один из вас, несчастные любовники, идет быстрым шагом по городу, разрывает собой сомнамбулические толпы. Вертит головой, ищет. Готов в любую минуту увидеть страшное: самое драгоценное существо с другим. От случайных видений ноги подкашиваются, словно из них убрали кости. Но это не люди, это мы скользим, принимая разные облики в толпе. Эта зима такая долгая!

Такая же холодная зима была в тот год, когда Пападжи и Мамаджи, взявшись за руки, ушли навсегда улицами Чандни Чоук. Седые волосы и белые домотканые одежды плыли по ветру. Потом они остановились, и Мамаджи сказала:

– Если берешь меня, то бери и ее, иначе ее никто не возьмет.

Они постояли, подождав немного. Немая махарани пошла покорно за ними следом.

Агниджита не находила больше утешения в круге бороды на циновке у резного кресла. Кресло унесли в парсал, на его место поставили красный диван с лакированными подлокотниками.

В доме началась ругань из-за наследства. Спорили о том, кто настоящие потомки патриарха: те, кто появился из утробы Мамаджи, или те, кто произошел от немой махарани. Больше других перессорились невестки: из-за мебели и комнат. Они делили хавели, мерили его шагами, разгораживали фанерными стенами. Узор парсала был прерван нелепыми досками. Слуги переругались между собой, путаясь в указаниях хозяек.

В Агниджите проснулась лисья злоба. Она носилась с уличными парнями, донашивала и рвала мальчишескую одежду названых братьев. Талика, однажды посмотрев на Агниджиту, догадалась сшить ей бюстгальтер. Лифчик сел на Агниджите свободно, оставляя пространство в конусообразных чашах.

– Она – мужчина с грудью, и лицо, как у луня, и спина у нее не прямая, – вздохнула Талика, глядя, как племянница, горбясь, убегает в переулок.

Чандни Чоук превратился в безумное место. Клочки со всего мира поместили здесь. Прежнее великолепие слезало с кварталов струпьями. Под кружевом окон-джарокх[47] торговцы выставляли мангалы и ящики с овощами. С утра до ночи они звали покупателей осипшими голосами. Рикши завоевали дороги. В окнах гудели телевизоры и радио. Гомон стоял и в доме, и на улице.

Агниджита часто замечала с трухлявой галереи юношу с красивым лицом, полными тяжелыми губами и огромными глазами в мехе ресниц. Он появлялся в разных местах: стоял на углу, в тупике, на улице в толпе. Он подходил к самой террасе-отле и трогал резные колонны. Он каждый день вился рядом, как пчела-плотник возле древесного гнезда. Обходил хавели со