стороны книжной лавки и женской консультации. Тогда Агниджита бежала по комнатам посмотреть на него из ветшающей джарокхи в тонкой коричневой пыли.

Раз юноша зашел в лавку «Молодость», и Агниджита в несколько прыжков оказалась внизу, вбежала в лавку через комнату дяди. Юноша робко листал книгу, его тонкие веки были одновременно медными и перламутровыми. Эти веки показались ей бесконечно знакомыми. Юноша увидел Агниджиту и вышел.

Он ее разозлил, она ринулась за ним через лавку. На что дядя Яшу сказал:

– Сколько раз говорить, чтоб вы не ходили гулять через лавку? Это не крыльцо. От вас книги портятся.

Агниджита догнала юношу, схватила острыми пальцами его руку:

– Ты зачем тут ходишь? Пожар нам хочешь сделать?

Его веки дрогнули, как крылья бабочки, которые на закате залетают в Чандни Чоук и садятся на деревянные перила. Огромные глаза цвета вечернего леса посмотрели на нее, как на зародыша тигрицы. Он бережно снял ее руку и шагнул в толпу, набитую в кишке улицы.

Вскоре женщины хавели переругались из-за медных ламп так сильно, что подрались и терзали друг другу волосы. Больше всех кричала жена юриста Бабу Кунвара:

– Мой муж кормит вас всех, а я живу хуже служанки! Хватит! Я поговорю с ним, расскажу, как вы цените его работу!

Потом они помирились и отнесли друг другу сладости, но через день кто-то бросил новую спичку в сухую траву: Талика утащила к себе в комнату красный диван с лакированными подлокотниками – «все равно все сидят на полу». Жизнь стала сумасшедшей. За перемирием следовала склока, уютный вечер с песнями на барсати превращался в мировую войну.

После того как сердечный приступ забрал дядюшку Яшу к жене в горы Бирмы, хавели продали. Богатую библиотеку передали в старейший в городе книжный магазин «Сыновья Бахри». Семьи расселились подальше друг от друга. Агниджиту договорились брать по очереди.

Талика с пожилыми родителями переехали в Дварку. Бабу Кунвар купил небольшой дом в тибетской колонии Маджну-Ка-Тилла. Старшего сына Мамаджи с женой и безмолвной Даниикой в драном свадебном наряде отправили к руинам крепости Фероза и Шаха и стадиону Аран, чьи прожекторы светили по вечерам в комнаты, напоминая об одиночестве.

Продавец стержней

Они оставили хавели, и город поменялся вслед их отъезду. Много людей исчезало бесследно, и о них не говорили больше никогда. Люди боялись выходить на улицу: любой прохожий мог оказаться в грузовике принудительной стерилизации, даже юноша и старик. Ходили слухи, что тюрьмы переполнены так, что в них можно только стоять на одной ноге. Нервы города были взвинчены.

Агниджита смотрела в узкое высокое окошко на свет стадиона и слышала далекий крик болельщиков, там шло состязание кабадди. Ей очень хотелось посмотреть. Она пыталась угадать по волнам крика, что там происходит.

– Занимайся, занимайся, занимайся, – говорил дядя, – занимайся и занимайся! Стоишь, ничего не делаешь, ни стряпать, ни учиться не умеешь. Какой вообще от тебя прок?

– А я не просила меня воспитывать. Я сама себя принесла, что ли?

– Как ты смеешь говорить? Мы вырастили троих детей, еще тебя нам на шею посадили, будь благодарна!

– Жалко, что Пападжи просто не спал в ту ночь, когда делал тебя, дядя, – сказала Агниджита и подняла рыжие глаза к потолку.

Тетя ударила девушку по острым скулам. Ее ладонь загорелась.

– Ты даром ешь чужой хлеб! Яйцо гуся положили к лебедям.

После школы Агниджита скиталась улицами. Первым бхангом ее угостил мальчишка – торговец стержнями для ручек. Он продавал их у руин Фероза Шаха, возле метро и стадиона. Люди знали, что, кроме ручек, он продает бханг и многое другое. Например, поддельные справки о вазэктомии, лотерейные билеты и эротические открытки.

Это был четверг, когда народ собирается возле разрушенной мечети. Люди верят, что мы спускаемся в такие вечера с небес и принимаем пожелания. Люди не знают, что мы никуда не уходим и беспомощны в их просьбах. Они пишут записки и вставляют их между камней.

Торговля стержнями у мальчика по четвергам шла хорошо, и этот товар он распродал. Мальчик заметил Агниджиту, потерянную среди людей, с запиской для нас, в которой она написала: «Чтоб все провалились».

Мальчик предложил ей:

– Мадам, хочешь что-то веселое, что убивает печали за сорок секунд? Пошли вот туда, за угол крепости.

Она пошла, потому что не хотела домой. Мальчик отвел ее в руины, и за бурыми камнями останков крепости раскурил папиросу.

– Вдыхай, мадам!

Она затянулась, и печаль, которая томила ее сердце с детства, ушла. Высокогорный воздух наполнил голову. Красно-синие камни руин были прекрасны, деревья с широкими кронами, шумные от криков попугаев, казались сказочными узорами на фоне вечерних сиреневых небес.

– Сколько нужно заплатить? – спросила Агниджита.

– Пока немного, ведь ты станешь моим постоянным клиентом.

Она приходила каждый четверг, чтобы забыть пепелище в душе, которое тлело и не прогорало до конца. В один из четвергов торговец не пришел. Мальчишки, что побирались возле руин, сказали:

– Его поймали и сделали операцию, все загнило, и он умер. Будь осторожна, девчонок тоже могут изловить.

Агниджита заплакала, потому что хотела бханг.

Трущобы Дели

Тайные любовники, в водовороте города бродите вы, стоите на барсати, пока пульс отбивает одно: «Конец, конец». Невозможно смириться, разорвать то теплое живое, что связывало вас. Все равно что убить птенца. Тьма надвигается с четырех сторон мира.

Отсрочить ее наступление, сбежать. Взять рикшу, бессмысленно ехать, слушая болтовню о делах в Фаридабаде. Проехать общины бенгальцев, которые хлынули сюда, когда столица перенеслась из Калькутты; мимо пенджабских кварталов, куда мать не побоится отправить поздним вечером дочь; сквозь мусульманские щели, где века упокоили себя в неподвижном воздухе. Нигде не найдется приюта. «Что мне делать, если я так тебя полюбил?» Город не ответит, потечет мимо. Веками задавали ему такие вопросы, и сердце его огрубело.

– Останови здесь, у станции, друг.

Коричневые кирпичи одних стен напоминают Каир, персидский синий других стыдливо прячет нищету. Войти в эти артерии, пахнущие обезьяньими шкурами. Идти, трогая головы детей в грязных кофтах. Заблудиться в городских внутренностях. Хоть как-то умерить боль в солнечном сплетении, глядя в чистые глаза людей. В чайном киоске взять стаканчик масала-чая. Спросить продавца:

– Отец, как мне утешиться? Моя любимая больше не со мной.

– Ты меня спрашиваешь, сынок? Как лампа поможет слепому? Есть три неопределенности: женщина, ветер и богатство. Утешение от любви – сама любовь да еще вода. Возьми мой чай, постой у реки, стакан потом принесешь.

Идти до грязных берегов Ямуны. Гхаты осыпаны мусором,