смешанным с коричневой сухой землей. Над свалкой кружат луни и чайки, выклевывают себе пищу.

Постоять, глядя на неподвижную Ямуну, как смотрят на старых женщин: без интереса. Пойти обратно, чтоб вернуть старику стеклянный стакан. Не кончается трущоба, тесно в этих улицах, полных журчания простой жизни.

Когда-то приспешник Санджая Ганди, Шри Джагмохан крушил ветхие поселения бульдозерами. Никто не заботился о страданиях людей. Полицейские приезжали, кричали в рупоры, били в барабаны, прогоняя жителей, как птиц из гнезд. Хижины трещали, будто сломанные кости, потроха домов волочились по руинам. Кровь летела на голубой потолок небес.

Прошло время, и снова столица заросла лачугами, как плесенью после дождя. Бродячие актеры поставили палатки и показывали спектакли детям. Из шатров родилось Катпутли[48] – колония[49] уличных артистов, фокусников, заклинателей змей и кукольников из Раджастхана. Тесно стоят друг к другу пыльные дома, свисают с крыш цветные одеяла.

В сторону от станции метро «Сарита Вихар» смердит Мандапур, поселение старьевщиков. Он забит ветошью, и блошиные рынки торгуют до темноты на трубах канализации. Сюда съезжаются из Бихара и Уттар-Прадеш, здесь вместо туалетов – рельсы.

Как гора мусора посреди роскошного холла – трущоба в Васант Вихар. Среди великолепия вилл в жалких хижинах живут горничные, водители и садовники, которые работают на хозяев вилл.

Симапури – свалка и открытые каналы, наллахи. Женщины готовят на маленьких кострах вдоль каналов. Закипает пюре из разваренных бобов с перцем. Люди складывают в щепотку пальцы и подносят ко рту, спрашивают: «Ты поел, сынок?»

Грубый город, положи мое одиночество на крыши твоих трущоб!

Вращающийся отель

Через время у Агниджиты появятся знакомые, уличные парни с волосами в разрезе рубашки. Они будут доставать бханг, чтобы вместе «провести время», «получить веселье». Она будет знать, где лучше делать «счет», где бханг чистый, а где в него примешивают чай и листья. Научится ругаться с дилерами:

– Ты думаешь, если я девушка, так не понимаю в товаре? Не хочешь уступать, так я еду туда, где знают толк в делах. Пусть осел поимеет твою удачу!

Но в тот вечер четверга, когда пропал продавец стержней, она осталась одна на свете. Она поехала к Туркменским воротам, куда сказали ей мальчишки. Уже издалека был слышен какой-то шум, но ей так хотелось наполнить легкие, душу и голову бхангом, что она пошла в этот шум.

Разные люди, включая женщин и детей, загораживали собой узкие старые улочки. Агниджита приблизилась к ним, потому что ей нужно было идти вглубь этого дряхлого района.

– Эй, послушай, что тут творится, дядя? – спросила она человека.

– Этот щенок, Санджай, правонарушитель, сумасшедший и садист! Он антимусульманин! Мало людей он погубил за эти дни в клинике, так теперь хочет снести наши дома! Мы этого не позволим! Не отдадим наши дома, братья! – Он крикнул громче, и толпа загудела: «Не отдадим! Не отдадим!»

– Говорят, этот убийца стоит сейчас на балконе где-то в богатом особняке и смотрит в бинокль, как будут уничтожены наши дома.

– Идиоты чиновники из страха перед ним готовы делать что угодно. Из кожи вон лезут, чтоб понравиться сыночку[50].

– Говорят, он хочет построить вращающийся отель, а мы должны убираться на окраину! Что придумали! Мы работаем здесь, наши отцы работали здесь!

– Наши семьи живут здесь со времен Великих Моголов! Я не уйду!

– Не уйду! Не уйду! – подхватил народ.

– Они заставляли нас делать операции, чтоб мы не рожали детей. Столько умерло, столько остались бесплодными. Обещали подарить радио, обещали масло, но ничего не дали. Детей нас лишили, здоровье забрали, так еще и дома хотят забрать!

Рокот прошел по толпе: на дороге появились отряды в форме. Люди подняли с дороги камни, осколки кирпича и стали бросать в полицию. Агниджита тоже бросила.

В ответ полицейские пустили газ и двинулись вперед. Они выстрелили в воздух. Агниджите этот звук показался знакомым, хотя она не помнила, когда слышала его раньше.

Людей придавило друг к другу, они отступили от широкой улицы неровным качающимся морем. Водоворот проулков понес их, закружил.

Уничтожение

Агниджиту увлекло человеческим потоком, ноги ее то оказывались впереди тела, то не находили, куда ступить, ребра больно задевали другие люди. Все ринулись к мечети, чтобы спрятаться внутри, но и туда полиция пустила газ. Люди выходили, кашляли, отряхивались от серого тумана.

– Они убивают нас в доме Аллаха! Где искать защиты? – закричал старик и сел на землю. Толпа мгновенно поглотила его.

Крики и плач раздались с разных сторон. Все происходило стремительно, словно внутри банки с зернами, которую беспощадно трясет невидимая рука. Только что Агниджита говорила с человеком, и вот уже ее несет, как стеклышко в дьявольском калейдоскопе.

Бульдозеры вошли в улицы, и дома повалились, поднимая столбы грязи, осыпая людей древней известкой, кирпичной пылью. Воздух стал мутным, как грязная вода. В глаза набилась пыль. Несколько человек встало против бульдозера, взявшись за руки, но машина не остановилась. Человеческие тела впечатали в обломки кирпича и досок. Это было самое уродливое, что Агниджита видела когда-либо. Людей раздавило, как жуков, которых она потрошила в детстве, внутри у них оказалась похожая липкая мешанина. Ей захотелось перегрызть горло человека на экскаваторе.

– Чод, бакваас[51], стадо свиней. – Она побежала по руинам квартала к экскаватору, как голодная пума.

– Эй, – заорала она, – яичник твоей бабки!

Где-то рядом раздались выстрелы. Внезапно сильная рука дернула ее:

– Ты зачем здесь? Жизнь больше не нужна? – это был тот юноша, поджигатель, что ходил раньше возле хавели. На его бесконечных ресницах и перламутровых веках лежала пыль, к щекам прилипли клочья известки. – Здесь очень опасно.

Он сжал ее руку и потянул за собой. Она поддалась этой маленькой, изящной, как у женщины, но крепкой руке. Впервые с рождения она послушалась кого-то. Они побежали, уклоняясь от разрушения. Выстрелы, беспомощные крики и грохот слились в сплошной трагический гул.

В просветах, обнажившихся от разрушенных зданий, она видела людей, которые тащили раненых.

– Пригнись, пригнись, – говорил парень, – скорей, они окружают квартал.

Только что это был тесный добродушный район с цветами и бельем на маленьких балконах, и вот они смяты. По обломкам мечутся сгустки беды. Кто-то еще бросал в полицейских камни, но это было бессмысленно и ничтожно. На дороге перед ними лежал мертвец.

– Не смотри, беги скорей. – Парень увел ее в следующий переулок. – Дальше одна, я должен вернуться за другом.

– Как же? – В рот Агниджите забилась пыль, а дыхание кончилось от бега.

– Иди домой! – сказал он