– За любовь.

– Ха! Я сразу так и подумала. Видишь вон тот ряд темныхдеревьев? Там течет Стобрава. Поезжай туда что есть духу и заберись в топи налевом берегу. А я отведу их от тебя. Давай плащ.

– Да вы что. Госпожа… Как же так…

– Давай плащ, говорю! Ты ездишь хорошо, но я – лучше.Ах, какое приключение! Ах, ну будет, о чем рассказать. Эльжбета и Анкасвихнутся от зависти!

– Госпожа… – пробормотал Рейневан. – Я немогу… Что будет, если вас схватят?

– Они? Меня? – фыркнула она, щуря голубые, какбирюза, глаза. – Да ты никак шутишь?

Ее кобыла, по стечению обстоятельств тоже сивая, дернулаизящно мордой, снова заплясала. Рейневану пришлось признать правоту страннойдевушки. Ее благородных кровей – сразу видно – верховая лошадь стоила гораздобольше, чем сапфировая брошь на шапочке.

– Это сумасшествие, – сказал он, кидая ейплащ. – Но благодарю. И в долгу не останусь…

От основания холма донеслись крики погони.

– Не трать впустую времени! – крикнула девушка,покрывая голову капюшоном. – Дальше! Туда, к Стобраве!

– Госпожа… Твое имя… Скажи мне…

– Николетта. Мой Алькасин, преследуемый за любовь.Быыы-вай!

Она послала кобылу в галоп, который скорее можно былоназвать полетом, чем галопом. В туче пыли бурей слетела со склона, показаласьпреследователям и пошла по вересковью таким головокружительным галопом, чтоукоры совести тут же перестали мучить Рейневана… Он понял, что светловолосаяамазонка не рисковала ничем. Тяжелые лошади Кирьелейсона, Сторка и остальных,идущих под двухсотфунтовыми мужиками, не могли соперничать с сивой кобылойчистых кровей, несущей к тому же всего лишь легкую девушку и легкое седло. Идействительно, амазонка не позволила себя догнать и очень быстро скрылась изглаз за холмом. Однако преследователи решительно и неумолимо шли у нее попятам.

«Они могут просто утомить ее, – со страхом подумалРейневан. – Ее и ее кобылу. Но, – успокаивал он совесть, – у неенаверняка где-то поблизости свита. На такой лошади, так одетая – это ж ясно,девушка высокородная, а такие в одиночку не ездят», – думал он, мчасьгалопом в указанном направлении.

«Конечно. И конечно, – подумал он, захлебываясьвоздухом от скорости, – ее зовут вовсе не Николеттой. Посмеялась надомной, бедным Алькасином».

* * *

Скрытый в ольховых топях вдоль Стобравы Рейневан облегченновздохнул, да что там, даже вроде бы возгордился. Ни дать ни взять – Роланд илиОгер, обманувший преследующие его орды мавров. Однако гордость и хорошеесамочувствие оставили его, когда с ним случилось то, что, если верить балладам,не случалось ни с Роландом, ни с Огером, ни с Астольфом, ни с Ренальтом изМантальбана или Раулем из Гамбурга.

Все вышло совершенно просто и прозаично: у него захромалконь.

Рейневан слез сразу же, как только почувствовал неверный,ломкий ритм шага сивки. Осмотрел ногу и подкову, но ничего не смог установить итем более предпринять. Мог только идти, ведя прихрамывающее животное за узду.«Прекрасно, – думал он при этом. – От среды до пятницы одного конязагнал, другого охроматил. Куда уж лучше. Недурной результат».

Вдобавок ко всему с высокого берега Стобравы неожиданнодонеслись посвисты, ржание, ругань, выкрикиваемая знакомым голосом Кунца Аулокапо прозвищу Кирьелейсон. Рейневан затянул коня в самые плотные кусты, схватилза ноздри, чтобы тот не заржал. Крики и ругань затихли в отдалении.

«Догнали девушку, – подумал он, и сердце у него упало всамый низ живота от страха и укоров совести. – Догнали».

«Ничего подобного. Не догнали, – успокаивалрассудок. – Возможно, самое большее – настигли ее свиту и тут поняли своюошибку. Николетта провела их и высмеяла, оказавшись в безопасности среди своихрыцарей и слуг. Значит, они вернулись, выслеживают. Охотнички!»

Ночь он просидел в чащобе, клацая зубами и отмахиваясь откомаров. Не сомкнул глаз. А может, сомкнул, но совсем ненадолго. Вероятно, всеже уснул и видел сны, потому что иначе как бы мог увидеть служанку из трактира,ничем не приметную, ничем не примечательную, ту – с колечком калужницы напальце? Как иначе, если не сонным видением, она могла к нему прийти?

«Нас уже так мало осталось, – сказала она. – Такмало. Не дай себя схватить, не дай поймать. Что не оставляет следа? Птица ввоздухе, рыба в воде».

Птица в воздухе, рыба в воде.

Он хотел ее спросить, кто она, откуда знает магическиенавензы, чем – ведь не порохом же – вызвала взрыв в печи. Хотел спросить ее омногом.

Не успел. Проснулся.

Еще до рассвета Рейневан тронулся в путь. Направился вниз потечению реки. Шел, возможно, около часа, держась высоких лиственных лесов,когда внизу под ним неожиданно растянулась широкая река. Такая широкая, какаятолько одна на всю Силезию.

Одра.

По Одре шел под парусом против течения небольшой баркас. Шелграциозно, словно хохлатая поганка, ловко плывущая краешком светлой мелизны.Рейневан жадно вглядывался.

«Какие ж вы ловчие, – подумал он, видя, как ветервздувает парус баркаса, а перед носом вспенивается вода. – Какие ж из васохотники? А? Господин Кирьелейсон et consortes?[90] Небосьдумаете, поймали меня, обложили? Погодите, я вам выкину номер. Вырвусь,выберусь из расставленного капкана так лихо, так ловко, что вы скорее дьяволапроглотите, чем снова отыщете мой след. Потому что придется вам тот след искатьпод Вроцлавом.

Птица в воздухе, рыба в воде…»

Он потянул сивку в сторону ведущей к Одре наезженной дороги.Однако для верности пошел не по ней, а держался лозняка и ив, полагая, чтодорога непременно приведет к речной пристани. И не ошибся.

Уже издали услышал возбужденные голоса на пристани,раздраженные неизвестно то ли от ругани, то ли в запале купли-продажи иторговых переговоров. Однако легко можно было узнать: говорили по-польски.