которые мы должны были выплачивать, наше общежитие напоминало зал ожидания больницы. Оно было невзрачным и почти пустым. Повсюду был мусор из наших шкафчиков, остатки печенья, которым мы перекусывали, а из складок сидений торчали обертки и пакетики от лапши быстрого приготовления. Еще до того, как Божественные начали шептаться и хмуриться, я знала, что Лорен была там и пристально смотрела на меня, чтобы привлечь мое внимание. Я почувствовала покалывание на своей шее. Она засунула пальцы в рот и присвистнула.

– Йоу, Жозефина.

– Ради бога, – сказала Скиппер, возмущенная тем, что горожанка имела наглость войти в нашу комнату отдыха, не говоря уже о том, чтобы насвистывать, как будто мы собаки.

Не обращая на нее внимания, я послушно вскочила на ноги и последовала за Лорен.

Время от времени Лорен казалась угрюмой и скучной и, скрестив руки на груди, задерживалась всего на несколько минут, как будто ей вообще не нравилось здесь находиться. Иногда она шутила в нашей курилке, пока ее брат не заканчивал работу или не звенел звонок к ужину. Как друг она была на удивление щедрой. Часто она приносила мне подарки – пакет чипсов, кусок торта с дня рождения ее соседки, который мы ели вместе, сидя за котельной и дымя сигаретами. Однажды она сделала мне бусы из букв и шнурков. В другой раз она принесла мне плакат с 3D‐стенограммой для моей спальни. Он выглядел как бессмысленное скопление разноцветных точек, в которых нужно было разглядеть изображение. Углы плаката были оторваны, потому что Лорен сняла его со стены брата.

– Разве Стюарт не рассердится? – спросила я.

Лорен прищелкнула языком. Она развернула плакат, растягивая его между руками.

– Ну, давай, видишь?

Я попыталась расслабиться, чтобы мое зрение затуманилось, но я была слишком застенчива, чтобы косить глаза перед кем-либо, не говоря уже о Лорен.

Несколько дней в неделю она работала после школы, какая-то однообразная фабричная работа, и в эти вечера, как она сказала мне, я могла позвонить ей, когда ее смена заканчивалась.

– Позвонить тебе? – уточнила я. – Домой?

– Нет, в гребаный зоопарк, тупица. – Она закатила глаза.

Она достала ручку «Биро» и вытатуировала свой номер на внутренней стороне моей руки.

В вестибюле нашего общежития стояла телефонная будка – хлипкая фанерная коробка размером с гроб с просверленными дырками в боках. Днем дверь запиралась на замок, чтобы никто не отвлекался, а вечером, как тюремный надзиратель, появлялась наша хозяйка с ключами, звенящими у ее бедра, и открывала ее на нескольких часов. Вокруг будки стояла толпа девушек, ожидая своей очереди позвонить. Иногда телефон звонил, когда дверь все еще была заперта. Мы пытались туда проникнуть, прижимались носом к стеклу, стучали по двери, стонали о любви, хотя это вполне мог быть звонок от кого-то из родителей. Позже, во время скандала, этот телефон-автомат стал предметом расследования. В газетах писали о том, что именно из-за отсутствия возможности свободно пользоваться телефоном в течение дня девочки не смогли сообщить службе экстренной помощи о произошедшем с Джерри (это правда, в пьяном хаосе ученики изо всех сил пытались найти незапертую будку).

Когда дело доходило до использования телефона, приоритет отдавался горстке Божественных, таких как Генри Пек, у которых на самом деле были парни. Эти девушки были полубогами. Сквозь стеклянную полоску на двери мы могли видеть, как Генри сидит, аккуратно поджав колени к подбородку, обматывает кабель вокруг пальца, и хихикает Лосю. Она все еще звонила ему, пока он был далеко. Неразборчиво бормоча в трубку что-то вроде «да», «нет» и «м-м-м», Генри иногда поднимала на нас голову и пожимала плечами, так что мы могли только догадываться о непристойностях, которые шептал ей тренер по теннису – эротическая поэзия, клятвы, признания в любви, тяжелое дыхание. Будучи абсолютно неопытной, я понятия не имела, что подразумевают грязные разговоры. В конце концов, возможно, они обсуждали только ее замах.

Следующими в иерархии были девочки, у которых были братья, учившиеся в ближайших интернатах: Рэдли, Пэнгборн, Харроу, Чартерхаус, Итон, Стоув; это не имело значения, подходила любая школа для мальчиков. Братья неохотно звали к телефону своих друзей и одноклассников, которых мы встречали мимоходом на матче по регби, скажем, или на регате в Хенли, или с которыми обменивались слюнявыми поцелуями на зимнем балу. Они односложно отвечали на наши вопросы, мы хихикали и пытались флиртовать, толпой втискиваясь в эту деревянную коробку и передавая друг другу трубку, как эстафетную палочку, пока наши карточки не заканчивались.

Потом, когда мы возвращались в свои спальни, телефон был открыт для остальных: тоскующих по дому интернационалов вроде русских – двух задумчивых девочек, дочерей олигархов, которые красили губы вишневой помадой на уроках, изо всех сил стараясь быть исключенными. Однако Джерри Лейк, насколько я могла судить, было наплевать на разговоры с мальчиками. Она звонила только из-за того, что редко разговаривала со своей мачехой, Дафной Лейк, которая поднимала такой шум, когда не слышала ничего от Джерри более двух недель, что наша домовладелица самостоятельно провожала ее из нашей спальни в будку. Джерри разговаривала, положив руку на бедро, поставив ступню на носок, будто в коньках, и даже не потрудившись закрыть дверь.

– Хорошо, – говорила она мачехе. – Нет. Да. Перестань спрашивать об этом. Я должна идти. Ты уже говорила это, Дафна. Пока.

Я подождала, пока одна из русских девушек в домашних тапочках вылезет из будки, и, пока все оставшиеся чистили зубы и бегали по комнатам, я проскользнула к телефону. Сидя на разорванном стуле, я прислонилась головой к перфорированной деревянной стене и смотрела, как резкие лучи света проникали сквозь отверстия, будто в исповедальне. Странно, но я нервничала, трубка скользила в ладони. Что, если Лорен просто пошутила, когда сказала мне, что я могу ей позвонить? Что, если нам будет не о чем поговорить? Мне ответил мужчина, и я повесила трубку. В следующий раз, когда я позвонила, трубку взяла женщина.

– Лоз! – крикнула ее мать. – Телефон.

Я услышала топот ног внизу.

– Да?

– Это я, – сказала я.

– О, ну да.

На заднем плане был слышен шум телевизора, а прямо у трубки – шуршание ожерелья Лорен, которая вечно передвигала бусинки с буквами по кожаному шнурку и трясла ими, как игральными костями. Она ждала, что я заговорю. Я почувствовала, как кровь пульсирует у меня в шее, а горло сжимается. У меня была подготовлена история для Лорен, какой-то унизительный анекдот о Божественной, который, как я думала, она может найти смешным. Больше всего Лорен теперь любила слушать о бессмысленных ритуалах, составляющих жизнь Божественных: о приключениях в конце года, которые мы уже