— Не сомневаюсь, что она чудо. Вы можете немножкоподвинуться сюда? Вот так, хорошо. Я вас приведу в порядок к завтраку. — Онаумыла меня с помощью тряпочки, мыла и теплой воды. — Приподнимите руку, —сказала она. — Вот так, хорошо.

— Нельзя ли, чтоб парикмахер пришел до завтрака?

— Сейчас скажу швейцару. — Она вышла и скоро вернулась. —Швейцар пошел за ним, — сказала она и опустила тряпочку в таз с водой.

Парикмахер пришел вместе со швейцаром. Это был человек летпятидесяти, с подкрученными кверху усами. Мисс Гэйдж кончила свои дела и вышла,а парикмахер намылил мне щеки и стал брить. Он делал все очень торжественно ивоздерживался от разговора.

— Что же вы молчите? Рассказывайте новости, — сказал я.

— Какие новости?

— Все равно какие. Что слышно в городе?

— Теперь война, — сказал он. — У неприятеля повсюду уши. — Яоглянулся на него. — Пожалуйста, не вертите головой, — сказал он и продолжал брить.— Я ничего не скажу.

— Да что с вами такое? — спросил я.

— Я итальянец. Я не вступаю в разговоры с неприятелем.

Я не настаивал. Если он сумасшедший, то чем скорей он уберетот меня бритву, тем лучше. Один раз я попытался рассмотреть его. — Берегитесь,— сказал он. — Бритва острая.

Когда он кончил, я уплатил что следовало и прибавил пол-лирына чай. Он вернул мне деньги.

— Я не возьму. Я не на фронте. Но я итальянец.

— Убирайтесь к черту!

— С вашего разрешения, — сказал он и завернул свои бритвы вгазету. Он вышел, оставив пять медных монет на столике у кровати. Я позвонил.Вошла мисс Гэйдж.

— Будьте так добры, пришлите ко мне швейцара.

— Пожалуйста.

Швейцар пришел. Он с трудом удерживался от смеха.

— Что, этот парикмахер сумасшедший?

— Нет, signorino. Он ошибся. Он меня не расслышал, и емупоказалось, будто я сказал, что вы австрийский офицер.

— О, господи, — сказал я.

— Xa-xa-xa, — захохотал швейцар. — Вот потеха! «Толькопошевелись он, говорит, и я бы ему…» — Швейцар провел пальцем по шее. —Xa-xa-xa! — он никак не мог удержаться от смеха. — А когда я сказал ему, что выне австриец! Xa-xa-xa!

— Xa-xa-xa, — сказал я сердито. — Вот была бы потеха, если бон перерезал мне глотку. Xa-xa-xa.

— Да нет же, signorino. Нет, нет. Он до смерти испугалсяавстрийца. Xa-xa-xa!

— Xa-xa-xa, — сказал я. — Убирайтесь вон. Он вышел, и мнебыло слышно, как он хохочет за дверью. Я услышал чьи-то шаги в коридоре. Яоглянулся на дверь. Это была Кэтрин Баркли.

Она вошла в комнату и подошла к постели.

— Здравствуйте, милый! — сказала она. Лицо у нее было свежееи молодое и очень красивое. Я подумал, что никогда не видел такого красивоголица.

— Здравствуйте! — сказал я. Как только я ее увидел, я понял,что влюблен в нее. Все во мне перевернулось. Она посмотрела на дверь и увидела,что никого нет. Тогда она присела на край кровати, наклонилась и поцеловаламеня. Я притянул ее к себе и поцеловал и почувствовал, как бьется ее сердце.

— Милая моя, — сказал я. — Как хорошо, что вы приехали.

— Это было нетрудно. Вот остаться, пожалуй, будет труднее.

— Вы должны остаться, — сказал я. — Вы прелесть. — Я был каксумасшедший. Мне не верилось, что она действительно здесь, и я крепко прижималее к себе.

* * *

— Не надо, — сказала она. — Вы еще нездоровы.

— Я здоров. Иди ко мне.

— Нет. Вы еще слабы.

— Да. Ничего я не слаб. Иди.

— Вы меня любите?

— Я тебя очень люблю. Я просто с ума схожу. Ну иди же.

— Слышите, как сердце бьется?

— Что мне сердце? Я хочу тебя. Я с ума схожу.

— Вы меня правда любите?

— Перестань говорить об этом. Иди ко мне. Ты слышишь? Иди,Кэтрин.

— Ну, хорошо, но только на минутку.

— Хорошо, — сказал я. — Закрой дверь.

— Нельзя. Сейчас нельзя.

— Иди. Не говори ничего. Иди ко мне.

* * *

Кэтрин сидела в кресле у кровати. Дверь в коридор былаоткрыта. Безумие миновало, и мне было так хорошо, как ни разу в жизни.

Она спросила:

— Теперь ты веришь, что я тебя люблю?

— Ты моя дорогая, — сказал я. — Ты останешься здесь. Тебяникуда не переведут. Я с ума схожу от любви к тебе.

— Мы должны быть страшно осторожны. Мы совсем головупотеряли. Так нельзя.

— Ночью можно.

— Мы должны быть страшно осторожны. Ты должен быть остороженпри посторонних.

— Я буду осторожен.

— Ты должен, непременно. Ты хороший. Ты меня любишь, да?

— Не говори об этом. А то я тебя не отпущу.

— Ну, я больше не буду. Ты должен меня отпустить. Мне пораидти, милый, правда.

— Возвращайся сейчас же.

— Я вернусь, как только можно будет.

— До свидания.

— До свидания, хороший мой.

Она вышла. Видит бог, я не хотел влюбляться в нее. Я ни вкого не хотел влюбляться. Но, видит бог, я влюбился и лежал на кровати вмиланском госпитале, и всякие мысли кружились у меня в голове, и мне былоудивительно хорошо, и наконец в комнату вошла мисс Гэйдж.

— Доктор приезжает, — сказала она. — Он звонил с Комо.

— Когда он будет здесь?

— Он приедет вечером.

До вечера ничего не произошло. Доктор был тихий, худенькийчеловечек, которого война, казалось, выбила из колеи. С деликатным и утонченнымотвращением он извлек из моего бедра несколько мелких стальных осколков. Онприменил местную анестезию, или, как он говорил, «замораживание», от котороготкани одеревенели и боль не чувствовалась, пока зонд, скальпель или ланцет непроникали глубже замороженного слоя. Можно было точно определить, где этот слойкончается, и вскоре деликатность доктора истощилась, и он сказал, что лучшеприбегнуть к рентгену. Зондирование ничего не дает, сказал он.