Все по приезде в Канны разослали свои резюме. Все побывалитам, куда можно попасть, и стремились проникнуть туда, куда вход закрыт, имечтали, что их пригласят на какую-нибудь пышную церемонию, длящуюся всю ночь,или даже на вожделенную красную ковровую дорожку, ведущую во Дворец. Впрочем,последнее было из области почти неосуществимых мечтаний, так что даже они самисознавали всю призрачность этого «почти» — сознавали и признавали, чтобыизбежать обиды и разочарования, столь жгучего, что чувство это могло всерьезпомешать той лучезарной радости, которую они обязаны были демонстрироватьвсегда и всюду, как бы скверно ни было на душе.

Связи.

Методом проб и ошибок они в конце концов завязывали полезноезнакомство. Именно поэтому они сейчас и находились здесь. Потому что обзавелисьсвязями, благодаря которым их вызвал какой-нибудь новозеландский продюсер.Никто не спрашивал о цели вызова. Все знали только, что опаздывать не следует:время дорого каждому, а особенно — тем, кто возделывает ниву киноиндустрии. Итолько эти пять девушек, вертевших в руках телефоны, листавших журнальчики,рассылавших эсэмэски, чтобы узнать, приглашены ли они сегодня куда-нибудь, и незабывавших упомянуть, что сейчас говорить не могут, ибо находятся на важнойвстрече с продюсером — так вот, только эти пять девушек готовы были потратитьсколько угодно времени.

Габриэлу должны были вызвать четвертой. Она пыталась былочто-то прочесть в глазах тех, кто молча выходил из дверей, но тщетно — все онибыли актрисами. И умели прятать любые чувства, скрывая радость или печаль. Онирешительным шагом пересекали приемную и скрывались в дверях, недрогнувшимголосом бросив остальным: «Удачи», и всем своим видом будто говоря: «Неволнуйтесь, девочки, вам больше нечего терять. Эта роль останется за мной».

Одна стена затянута черным сукном. По полу вьются моткивсевозможных кабелей и проводов, мощные лампы-софиты, гигантские зонтики,смягчающие свет. Звукозаписывающая аппаратура, мониторы, видеокамера. По углам— бутылки минеральной, металлические кофры, треноги-штативы, разбросанныебумажные листки, компьютер. Женщина в очках — на вид ей лет тридцатьпять, — присев на пол, перелистывает ее портфолио.

— Ужасно, — говорит она, не поднимая глаз. —Просто ужасно.

Габриэла не знает, что делать. Притвориться, будто неслышит, уйти в тот угол, где несколько техников ведут оживленный разговор, куряодну сигарету за другой, или остаться на месте?

— Просто жуть, — продолжает женщина.

— Это — мои.

Слова будто сами сорвались с языка. Не сдержалась. Пешкомпробежала полгорода, почти два часа ждала в приемной, мечтая о том, как раз инавсегда преобразится ее жизнь (впрочем, со временем она научилась обуздыватьполет фантазии и не предаваться такому безудержному восторгу, как прежде).

— Да я знаю, что твои, — отвечает женщина,по-прежнему не поднимая глаз. — И обошлись они тебе наверняка в приличнуюсумму. На свете немало людей, которые составляют портфолио, пишут резюме и CV,преподают актерское мастерство, короче говоря, зарабатывают деньги на тщеславиитаких, как ты.

— Но если это ужасно, зачем меня позвали?

— А нам и нужно нечто ужасное.

Габриэла смеется. Женщина наконец вскидывает голову иосматривает ее сверху донизу.

— Мне нравится, как ты одета. Терпеть не могу вульгарноразряженных особ.

Сердце у Габриэлы начинает колотиться. Мечта вновьприближается.

— Стань вон на ту отметку. — Женщина протягиваетей лист бумаги и, обернувшись, к съемочной группе, говорит: — Перекур окончен.Окно закройте, чтоб посторонних звуков не было.

«Отметка» — это два обрывка желтой клейкой ленты,крест-накрест прилепленных к полу. Благодаря этому можно не устанавливатьзаново осветительные приборы и не передвигать с места на место камеру.

— Здесь очень жарко, я вся мокрая… Можно мне на минуткув ванную, немножко подкраситься, тон наложить?

— Можно-то, конечно, можно… Но тогда не останетсявремени снимать. Материал надо сдать до вечера.

Вероятно, все, кто стоял здесь до нее, задавали этот вопроси получали одинаковый ответ. Лучше не тратить времени — и Габриэла, промокнувбумажным носовым платком лоб и щеки, подходит к отметке.

Оператор становится за камеру, Габриэла пытается хотя быразок прочесть то, что написано на этой четвертушке бумаги.

— Тест № 25. Габриэла Шерри, агентство Томпсон.«Двадцать пять?!»

— Снимаем, — говорит женщина в очках. В павильоневсе стихает.

— «Нет-нет, я не могу поверить тому, что ты говоришь.Никто не совершает преступления без причины».

— Еще раз. Ты разговариваешь со своим возлюбленным.

— «Нет-нет, я не могу поверить тому, что ты говоришь.Никто не совершает преступления просто так, без причины».

— «Просто так» нет в тексте. Ты считаешь, что авторсценария, бившийся над ним несколько месяцев, сам не знал, что пишет? И неубрал лишние, поверхностные и ненужные слова?

Габриэла глубоко вздыхает. Терять ей, кроме терпения,нечего. Сейчас она будет делать понятные вещи — выйдет отсюда, отправится напляж или вернется домой и немного поспит… Ей надо отдохнуть, чтобы к вечеру,когда начнутся коктейли, быть в форме.

Странное, сладостное спокойствие охватывает ее. Внезапно оначувствует, что ее любят и оберегают, чувствует благодарность за то, что живет.Никто не принуждает ее находиться здесь и снова подвергаться этому унижению.Впервые за столько лет она уверена в своем могуществе, о самом существованиикоторого прежде даже не подозревала.

— «Нет-нет, я не могу поверить тому, что ты говоришь.Никто не совершает преступления без причины».

— Дальше!

Это распоряжение — совершенно излишне, Габриэла и самасобиралась произнести следующую фразу.

— «Надо пойти к врачу. Мне кажется, ты нуждаешься впомощи».

— «Нет!» — подает реплику женщина в очках.

— «Не хочешь — не надо. Будь по-твоему. Давай простопогуляем, и ты расскажешь мне все, что произошло… Я люблю тебя. Если большеникому на свете нет до тебя дела, то мне ты дорог и нужен…»

Больше на листке ничего нет. В павильоне тихо, и все егопространство словно электризуется.

— Скажи девушке, которая ждет в приемной, что она можетидти домой, — говорит кому-то женщина в очках.

Неужели это — то, о чем она думала?