А потом она услышала его тяжелые шаги по паркету коридора.Позднее она убедилась, что эти придурочные Шульманы снова запустили своестерео, и она попросту приняла тяжелый звук бас-гитары за шаги убийцы, но в тотмомент она готова была поклясться, что это был Алексис Мэшин и он вернулся...человек столь целеустремленный и убийственный, что даже смерть не смогла быостановить его.

Впервые в жизни Доди Эберхарт упала в обморок.

Она очнулась минуты через три, не ранее. Ноги по-прежнему недержали ее, и потому она поползла по коридору к выходу, а волосы закрывали еелицо. Она подумала, стоит ли открывать дверь на лестничную площадку, чтобывыглянуть туда, но не решилась сделать это. Вместо этого, она закрыла замок невсе обороты, вытащила щеколду и вставила дверную цепочку в металлический паз.Проделав все это, она уселась против двери, замерев и затаившись. Она ясносознавала, что забаррикадировалась здесь вместе с окровавленным трупом, но этобыло еще не так уж и плохо. Это было даже совсем не плохо, если учесть вседругие альтернативы.

Мало-помалу ее силы восстанавливались, и она уже смоглатвердо стоять на ногах. Она проскользнула по коридору в самый его конец идобралась до кухни, где стоял телефон. Она старалась не смотреть на гостиную,где находилось то, что осталось от мистера Большой кадр, хотя это и былоненужным занятием: она надолго запомнила до мельчайших подробностей всю этужуткую картину. Она вызвала полицию и, когда она прибыла, никого не впустила дотех пор, пока не было просунуто под дверь служебное удостоверение одного изполисменов.

– Как зовут вашу жену? – спросила она копа, чье имя наламинированном картоне было обозначено как Чарльз Ф. Туми-младший. Ее голосзвучал визгливо и трепетно, совсем не так, как обычно. Близкие друзья (если быони имелись у нее) ни за что не узнали бы этот голос.

– Стефани, мэм, – терпеливо ответил из-за дверидопрашиваемый полисмен.

– Я могу позвонить и проверить это в вашем участке, вы этознаете! – почти истерически провизжала она.

– Я знаю это, миссис Эберхарт, – согласился голос, – но небудет ли вам чуточку спокойнее, если вы просто впустите нас, как вы полагаете?

А поскольку она еще столь же легко узнавала голос копа, каклегко почуяла Запах Беды, она не колеблясь открыла дверь и позволила войти Тумис коллегой. Когда они присоединились к ней, Доди сделала то, чего с ней никогдаранее не случалось: она истерично разрыдалась.

Тад сидел наверху в кабинете и писал, когда появиласьполиция.

Лиз читала книгу в гостиной, а Уильям и Уэнди возились вдетском манеже, каждый на выбранной им стороне. Она подошла к двери и выглянулав одно из узких декоративных окон рядом с дверью, перед тем как открыть ее. Этапривычка появилась у нее после того, что было шутливо названо «дебютом» Тада вжурнале «Пипл». Слишком много визитеров – любопытствующих зевак, как изсоседних мест, так и из самого этого городка и даже несколько человек совсемиздалека (это были ярые поклонники Старка) требовали этой мерыпредосторожности, чтобы не превратить их дом в проходной двор. Тад называл это«синдромом глазения на живых крокодилов» и сказал, что синдром должен исчезнутьчерез неделю-другую. Лиз надеялась, что он будет прав. Она все время опасалась,как бы кто из визитеров не оказался сумасшедшим охотником на крокодилов, тогосамого сорта, что и убийца Джона Леннона, а потому сперва рассматривала всехпосетителей через боковое окошко. Она не была уверена, что распознаетнастоящего сумасшедшего, если увидит его, но она, по крайней мере, обеспечитТаду покой в те два часа по утрам, когда он работал. После этого утреннегобдения он сам ходил открывать дверь, обычно глядя на нее, как виноватыймальчуган, и она не знала, как реагировать на этот взгляд.

Три человека на крыльце этим субботним утром не былипоклонниками таланта ни Бомонта, ни Старка, она это сразу определила, да иникак не смахивали на сумасшедших... скорее это были патрульные полицейские изполиции штата. Она открыла дверь, чувствуя то невольное замешательство, котороеиспытывают даже ни в чем не повинные люди, когда у них без какого-либо приглашенияпоявляется полиция. Она подумала, что если бы ее дети были постарше и могли быиграть этим утром где-то снаружи, она бы очень удивилась, узнав, что они ничеготам не натворили.

– Да?

– Вы миссис Элизабет Бомонт? – спросил один из визитеров.

– Да, я. Чем могу служить?

– Ваш муж дома, миссис Бомонт? – задал вопрос второйполисмен. Оба эти человека были одеты в одинаковые серые дождевики и носилифуражки полиции штата.

– Нет, вы слышите машинку привидения Эрнеста Хэмингуэя, –собиралась она ответить, но конечно же, не сделала этого. Сперва мелькнуламысль, не сделал ли кто-то из них чего-то незаконного, затем кто-то неизвестныйдал ей саркастический совет на ухо сказать полицейским, неважно какими словами:Подите прочь. Вас здесь не ждут. Мы ничего плохого не сделали. Идите и поищитенастоящих преступников.

– Могу ли я спросить, зачем он вам нужен?

Третьим полицейским был Алан Пэнборн.

– Это дело полиции, миссис Бомонт, – заявил он. – Так можнонам поговорить с ним?

Тад Бомонт не вел постоянный дневник, но он иногда делалзаписи о событиях в его жизни, которые оказались самыми интересными, забавнымиили опасными. Он вносил эти отчеты в переплетенную амбарную книгу, и женаникогда особо не интересовалась ими. На самом деле они приводили ее всодрогание, но она никогда не говорила Таду об этом. Большинство записей былистранно бесчувственны, словно какая-то часть его самого отошла в сторону ибезучастно сообщала о жизни Тада, увиденной своими собственными, всегдабезразличными ко всему глазами. После визита полиции утром 4 июня, он записалдлинный отчет об этом событии с сильным и очень необычным волнением, явнопроступавшим в тексте.

"Я понимаю «Процесс» Кафки и «1984» Оруэлла теперьнемного лучше (писал Тад). Если расценивать их как политические романы и неболее того, вы сделаете серьезную ошибку. Я полагал, что нет ничего страшнеедепрессии, пережитой мной по окончании «Танцоров», и открытия, что мне нечегоожидать после них, – исключая выкидыш у Лиз, поскольку это – самое тяжелое событиев нашей семейной жизни, – но то, что произошло сегодня, кажется мне еще хуже. Япытаюсь доказать себе, что это из-за того, что впечатления слишком свежи, ноподозреваю, что здесь есть нечто, намного более опасное. Я считаю, что мрачныйпериод моей жизни и потеря первых близнецов в конце концов были исцеленывременем, оставившим только шрамы в моей душе, и эта новая рана будет такжеисцелена... но я не верю, что время полностью сотрет все это. Конечно,останется след, может быть короче, но и глубже, как от внезапного удара острымножом.