Я не ожидал. – Рис делает глоток пива из бутылки. – Пойду проверю пасту, – добавляет он и направляется на кухню с тарелками в руках.

Пока его нет, у меня появляется возможность перевести дух. Не понимаю, что со мной такое. Обычно мне не так сложно завязать разговор. Я быстро встаю и трижды подпрыгиваю, чтобы немного расслабиться. Трясу ладонями и руками, чтобы избавиться от ужасной скованности.

Когда Рис возвращается из кухни с двумя полными тарелками, я, как настоящая леди, сижу на стуле и в ожидании смотрю на него. Поставив тарелку передо мной, он занимает место напротив.

– Пахнет вкусно, – отмечаю я. – Ты сам готовил?

– Да, но под умелым руководством, – отвечает он. – Малик, мой сосед по квартире, – талантливый повар.

– У тебя есть сосед? – спрашиваю я, обрадовавшись теме, с которой можно начать беседу.

Напряженная атмосфера развеивается благодаря стоящей перед нами пасте, и мы немного болтаем о Малике. А потом какое-то время едим молча.

– Кстати, еще я хотел сказать… – вдруг начинает Рис, но осекается.

– Хм?

– Хотел поблагодарить тебя за ту коробку.

– Тебе понравилось? – спрашиваю с облегчением.

– «Понравилось» – не то слово.

– Фух, тогда я рада. Знаю, что иногда переступаю личные границы. А замечаю это с запозданием. С тобой у меня сначала произошло то же самое. А коробка, ну, это было рискованно.

– Не думаю, что ты переступаешь личные границы. Мои границы, как бы это сказать, за последние годы немного… хм… сдвинулись. – Его голос становится все тише. Рис напряженно смотрит в тарелку, потом продолжает: – И теперь я постепенно расширяю их.

– Звучит здорово, – с излишним энтузиазмом откликаюсь я. У меня возникает ощущение, что наш разговор становится для Риса некомфортным. – Давай выпьем за это. – Я поднимаю бутылку и одариваю его, как мне хочется верить, ободряющей улыбкой. Он не должен думать, что я его к чему-то принуждаю.

Когда мы доедаем, Рис встает и убирает тарелки.

– Можно мне заглянуть на кухню? – любопытствую я.

– Конечно, пойдем, – соглашается он.

Захватив пиво, я следую за ним. Кухня блестит холодной нержавеющей сталью. Большие чистые кастрюли стоят на плите и ждут завтрашнего дня. Пока Рис быстро моет посуду, я прислоняюсь к двери и ковыряю этикетку на бутылке.

– Спасибо за еду, – говорю я.

Вернувшись в зал, мы снова садимся за стол с новыми бутылками пива. Атмосфера разрядилась. Возможно, алкоголь сделал нас раскованней, возможно, мы понемногу сближаемся, трудно сказать.

Рис спрашивает, почему я изучаю литературу и всегда ли хотела этим заниматься. Я рассказываю ему об отсутствии возможностей в таком месте, как Росдэйл. О том, что для меня литература всегда означала захватывающий мир за гранью скуки.

– Знаешь, – произношу я, обрадовавшись теме, на которую могу говорить часами, – для меня магия книг заключалась в том, что они позволяли мне перенестись из Росдэйла в абсолютно другой мир. Стоило открыть книгу, и я оказывалась где-то еще. Любой, кто придет ко мне в гости и взглянет на книжные полки, наверное, подумает, что я космополит[13]. А ведь я еще ни разу не выезжала за пределы США, – смеюсь я. – Но помимо американских классиков вроде Твена, По или Керуака на моих полках стоят русские авторы, французские, английские, ирландские. Я люблю Джейн Остин и сестер Бронте так же сильно, как Оскара Уайльда, Флобера или Толстого.

– Громкие имена, – с улыбкой отвечает Рис.

– Важно лишь то, что это моя страсть. – Я ненадолго замолкаю, потому что мне кажется, что страсть – странная тема для первого свидания. У меня начинают сильно гореть щеки. Ну и плевать. Пусть знает, чем я увлекаюсь. – Я имею в виду язык книг и темы. Счастье и несчастье главных героев. Меня пленяет история, и я погружаюсь в нее с головой. – Подняв глаза на Риса, проверяю, не утомила ли его своими восторгами. Но он как завороженный смотрит на меня своими голубыми глазами. Поэтому продолжаю: – Часто я чувствую себя бездомной, после того как заканчиваю книгу. Пока читаю, я живу в Москве девятнадцатого века или в Торнфильдхолле вместе с Джейн Эйр. Так что, может быть, я действительно космополит. – Пожимаю плечами. – Правда, только книжный. Для меня шанс ближайшие четыре года говорить и писать о литературе – это величайшая роскошь.

Во время моего монолога Рис откинулся на спинку стула. Похоже, он наконец расслабился.

– У тебя есть любимая книга? – задает вопрос он.

– В единственном числе? Нереально, – смеюсь я.

– Ладно, тогда, может, топ-3?

– О’кей, это я могу. Подожди. «Грозовой перевал», потому что он драматичный, а эта история любви – одна из самых трагичных в мировой литературе. «Над пропастью во ржи», потому что Сэлинджер идеально передает состояние бесцельности позднего подросткового возраста. И «Винни-Пух».

– «Винни-Пух»? – Рис смеется.

– Конечно! Куда же еще отправиться, когда тебе плохо, если не в Зачарованный лес?

– Хороший аргумент.

Некоторое время мы молча пьем пиво.

Неожиданно Рис говорит:

– «Приключения Гекльберри Финна», потому что никто и никогда настолько здорово не рассказывал о юношеском задоре и духе приключений. «Дэвид Копперфильд», потому что в своей полноте описания жизни он не надоедает ни на секунду. И «Винни-Пух».

У меня нет слов. Рис читал Марка Твена и Чарльза Диккенса?

Будто объясняясь, он добавляет:

– В тюрьме у меня было много времени. Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду под «захватывающим миром за гранью скуки».

Я ошеломлена, и, судя по всему, настало время для смещенной активности.

– Можно пожать тебе руку? – прошу я.

– Что, прости?

– Ты и раньше был довольно клевым, а теперь выясняется, что ты еще и читаешь? Лучшим способом справиться с моим восторгом в этот момент будет пожать тебе руку. В противном случае мне, наверное, придется ненадолго выйти за дверь, чтобы ты не увидел худший.

– Не то чтобы у меня был особый опыт в этой области, но возможно ли, что иногда ты становишься сумасшедшей? – с ухмылкой интересуется Рис, но кладет руку на стол.

– Что ты имеешь в виду? – с наигранной наивностью отвечаю я.

– Например, когда я вышел из кухни. Ты подпрыгивала и трясла руками. – Поймав мой взгляд, он начинает хохотать. – Да, я видел.

Понимаю, что краснею.

– Значит, это уже не важно, – парирую я и беру его за руку. Мимолетное прикосновение. Я один раз легко ее сжимаю и отпускаю. Но там, где соприкоснулись наши ладони, на моей коже ощущается покалывание. Я смотрю на Риса, чтобы понять, происходит ли с ним то же самое. Он переводит взгляд со своей руки на меня. И я чувствую укол сладкой боли. А в следующий миг он накрывает мою ладонь своей и слегка сжимает. Но вместо того, чтобы сразу отпустить, крепко держит мою руку и переплетает наши пальцы. Потом подается вперед и прижимается губами к тыльной стороне моей ладони. Его губы теплые и мягкие, и из руки покалывание растекается по всему телу.

– А почему в твоем списке «Винни-Пух»? – шепчу я, хотя мы так близко друг к другу, что я едва сопротивляюсь желанию, которое он во мне вызывает.

– Потому что в Зачарованном лесу каждый может быть тем, кем захочет. Даже Иа-Иа не нужно притворяться. Он нравится остальным таким, какой он есть, – тихо отвечает Рис и вновь сжимает мою ладонь.

– Ты тоже нравишься мне таким, какой есть, – чуть слышно произношу я, – со сдвинутыми границами и всем остальным.

– А мне нравишься ты. С твоими сумасшествиями.

Его взгляд серьезен и искренен. Я почти дрожу.

Задумавшись, он говорит:

– «Некоторые люди никогда не сходят с ума. Какая ужасная жизнь».

– Ты цитируешь Чарльза Буковски? – спрашиваю я. – Это уже слишком. – Театральным жестом прикладываю ладонь ко лбу и изображаю обморок. Рис улыбается.

Не разъединяя наших сцепленных рук и не сводя с него глаз, я медленно поднимаюсь. Делаю шаг и мягко тяну Риса вверх, чтобы он встал передо мной. Он на голову выше меня, и мне приходится вытянуть шею, чтобы смотреть ему прямо в глаза. Я поднимаю свободную руку и медленно обвожу кончиками пальцев контур его щеки. Пальцы дотрагиваются до горячей кожи и щетины. Вздрогнув, Рис тоже начинает водить рукой по моему лицу. Его прикосновения так нежны, что у меня бегут мурашки по коже. Я чувствую, что у меня вот-вот подогнутся коленки, и осторожно делаю несколько шагов к стене, чтобы опереться на нее. Рис прижимает мою левую руку, которую все еще держит, к стене у меня над головой. Его ладонь