class="p1">Я решила, что вполне могу сегодня посмотреть с ним фильм, хотя у Зельды нет времени. Сэм, второй страстью которого после литературы является классическое кино (и то, что, по его словам, стремится им стать), предложил «На последнем дыхании» Годара. Насколько знаю, это не слезливая сентиментальщина, так что с нетерпением жду безобидного вечера кино с лучшим другом.

– Ручная съемка делает сцены более интимными, правда? – спрашивает Сэм со сверкающим взглядом и ненадолго ставит фильм на паузу. – Мы, конечно, в любом случае находимся в постели с Мишелем и Патрицией, но представь, если бы вся картинка была статичной. Это бы сильно уменьшило интимность.

Я киваю. Он абсолютно прав. Фильм отличный. С не самым напряженным сюжетом в истории кино, но Джин Сиберг, кажется, вообще не нужен сюжет, чтобы быть сногсшибательной.

– Мне нравится, что ты так обожаешь кино, Сэм, – говорю я. – Я стала больше обращать внимание на режиссерскую работу, с тех пор как начала смотреть с тобой классические фильмы, – улыбаюсь ему.

– А мне нравится, что ты наконец опять улыбаешься.

Этот момент прекрасен, и мне так комфортно, что по привычке я прижимаюсь к Сэму и кладу голову ему на плечо. Он обнимает меня и снова запускает фильм. А потом я чувствую, что он целует меня в макушку. Закрыв глаза, наслаждаюсь близостью между нами и чувством безопасности, которое дарит мне Сэм. Приятно знать, что он рядом.

Позже на меня накатывает усталость и становится трудно держать глаза открытыми.

Когда фильм заканчивается, я просыпаюсь от того, что Сэм тянется за пультом и выключает титры.

– Доброе утро, соня!

– Ничего подобного, я не спала, – тороплюсь заявить, но это не имеет смысла. Видно, какая я сонная. И тем не менее каждый раз утверждаю, что не спала.

– Ты вообще хоть раз видела концовку какого-нибудь фильма? – веселится Сэм.

– Ха-ха, очень смешно, – парирую я. – И раз уж тебе интересно, да, я посмотрела несколько фильмов полностью. – Тру глаза.

– Короткометражки? – спрашивает он, и я тыкаю его кулаком в бок. – Отвезти тебя домой? На улице дождь.

– Было бы здорово! Спасибо, – соглашаюсь я. Как хорошо, что мне не придется спросонья ехать на автобусе, который ходит далеко не часто.

Сэм водит страшный «Вольво», который любит всей душой, хотя по машине этого не скажешь. В колонках играют Smiths, и Сэм барабанит пальцами по рулю в такт How soon is now.

– Теперь уже ты создаешь печальный фон, – замечаю я.

– Дело в том, в каком настроении ты сам. В грустной музыке нет ничего плохого, если ты включаешь ее не ради того, чтобы усилить грусть. А я знаю, что ты этим грешишь. Помнишь свою печальную Pogues-фазу[14]?

Я смеюсь. Ирландские фолк-панк-группы – не самый лучший выбор во время страданий из-за разбитого сердца. В пятнадцать лет я по уши втрескалась в одноклассника, который, разумеется, и слышать обо мне не желал. После A Rainy Night in Soho и The Band Played Waltzing Matilda невозможно не заплакать.

– Но на этот раз все не так. Во-первых, мне уже не пятнадцать, а во-вторых – я почти не знаю Риса.

– Ну, тогда я спокоен, – говорит Сэм и взъерошивает мне волосы.

Через двадцать минут он сворачивает на мою улицу и останавливается перед домом.

– Что ж.

– Что ж, спасибо за прекрасный вечер.

– Всегда пожалуйста.

Повисает короткая пауза, во время которой я стараюсь застегнуть кардиган оверсайз. В салоне темно, и в конце концов я оставляю попытки нащупать петли и просто плотнее в него закутываюсь. Выхожу из машины и иду под дождем между припаркованными автомобилями к дому. Хорошо, что над входом есть козырек. А когда собираюсь распахнуть дверь, слышу оклик Сэма.

– Подожди минуту, – кричит он. – Я хочу кое-что тебе сказать.

Я оборачиваюсь. Сэм подбегает и встает рядом со мной, чтобы не промокнуть.

– Послушай, Тамс. Я хочу, чтобы ты знала, что можешь поговорить со мной о чем угодно. Но еще ты должна знать: ничего страшного, если ты не все мне рассказываешь. Единственное, что для меня важно, – чтобы между нами все было хорошо.

– Знаю, – говорю я и чувствую, как к глазам подкатывают слезы благодарности. В горле образуется ком, и я пытаюсь проглотить слезы. Я обнимаю Сэма, и он отвечает на мои объятия. – Спасибо.

– Само собой, – отзывается он.

22

Рис

Из темноты кафе я наблюдаю за Тамсин, которая стоит перед дверью дома в объятиях этого типа. В последнее время я часто задерживаюсь после работы, чтобы посидеть одному в темноте и подумать.

Невыносимо видеть Тамсин с другим мужчиной. Горло сжимается, и у меня внутри что-то завязывается узлом и стягивается все сильнее. И долго они собираются так стоять?

Когда целую вечность спустя Сэм наконец бежит к машине и уезжает, я с облегчением выдыхаю. Наверное, я бы не вынес, если бы он пошел с ней наверх.

В какой же дерьмовой ситуации я оказался? Не переношу ее близость, но и разлука с ней невыносима. Я почти радовался, что она перестала приходить в кафе, мне бы не хватило сил снова прогнать ее. Делать это и раньше было тяжело, и мне потребовалась вся сила воли, которую только удалось в себе найти.

Тамсин стоит в дверях, и уверен: она смотрит на меня. Знаю, в темноте ей меня не видно, но она замерла там, устремив взгляд на кафе. Я не могу рассмотреть ее лицо. Слишком темно. Но различаю ее силуэт. Остальное дорисовывает воображение. Мое разбитое сердце пронзает укол боли. Шумно выдохнув, кладу руку на левую сторону груди, будто хочу защитить то, что находится внутри. Или заставить замолчать. Не знаю. В конце концов Тамсин отворачивается и скрывается в подъезде.

Нужно найти решение. Нужно, нужно, нужно. Если я не могу без нее, но и с ней быть мне невозможно, а между этими точками нет ничего, значит, надо найти решение. Если бы только у меня получилось… Мне необходимо принять свое тело и больше не стыдиться себя. А еще объяснить ей свое поведение. Это означает, что придется все ей рассказать. От одной мысли меня прошибает холодный пот. Мне так страшно, что перехватывает дыхание.

Я был сильным. Там, в тюрьме. Лишь мне одному известно, насколько сильным. Но тут?

В сопровождении мрачных мыслей отправляюсь к себе. И чем ближе подхожу к дому, тем более безвыходным кажется мое положение. Я не могу найти Джинни, не могу ей помочь. У меня не получается вести нормальную жизнь. Отталкиваю единственного человека, который мне небезразличен. По щекам бегут слезы, и я пинаю мусорный бак около входной двери. Меня охватывают гнев и отчаяние, и я опускаюсь на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей в дом. Подпираю голову руками. У меня нет сил держать ее прямо.

– Мальчик-мечта, – вдруг произносит рядом хриплый голос. – Забыл ключи? Взять тебя с собой?

Я быстро вытираю лицо рукавом и поднимаю взгляд. Понятия не имею, сколько я тут сижу и как долго она за мной наблюдает. Джой склонилась надо мной и, похоже, собирается сесть рядом. Пусть она оставит меня в покое.

– Что случилось, милый? – спрашивает она, без приглашения устраиваясь на ступени, и кладет руку мне на колено.

Я не отвечаю. Смотрю в сторону и стараюсь не обращать внимания на то, что больше не один.

– Послушай, сладкий, – чуть погодя говорит она. – Иногда помогает поговорить. Многие клиенты приходят ко мне, чтобы излить душу. Я умею слушать.

Джой придвигается ближе. А мне становится все более неловко.

– Что такое? – повторяет вопрос она и мягко толкает меня плечом. Я вздрагиваю.

Мне не хочется с ней разговаривать. Разговоры еще никому не приносили пользы. Там, откуда я вышел, люди предпочитают не слова, а поступки.

– Я… думаю, мне лучше уйти, – заикаясь, откликаюсь я.

– Можешь идти, конечно. Но ты ведь не без причины сидишь тут в темноте, верно?

Неожиданно понимаю, что киваю ей.

– Не хочешь рассказать Джой, что стряслось?

Тяжело сглатываю.

– Все из-за девушки, я права?

Вновь киваю.

– Разумеется, все всегда из-за девушек, – замечает Джой и хрипло смеется. – Она умная, и красивая, и особенная?

Удивленно вскидываю глаза.

– Да! – подтверждаю я.

– И почему ты тогда сидишь здесь один, вместо того чтобы быть с ней?

– Потому что я… – осекшись, опускаю голову. – Облажался.

– Да, да. – Джой