Максим в десятый раз повторил, что свидетельница ему нужна,что, как только она выйдет из больницы, ей опять станет угрожать опасность, аохранять ее у него возможностей никаких нету.

— Так это ваши проблемы, товарищ милицейский! — энергичновозразил главный врач, черкая в «историях». — Она же питерская? Ну вот, иотправьте ее в Питер, и пусть там кому надо, тот ее и охраняет! А у нас ейделать больше нечего! Она вполне здорова. Горло у нее зажило, не совсем,конечно, но все-таки, так что… В добрый час, в добрый путь!

— Да вы понимаете, что как только станет известно, что онажива, ее тут же убьют?! — закричал Максим Вавилов беспомощно. — Она и так чудомвыжила! Если бы не соседи, померла бы!

— А я тут при чем, товарищ милицейский? — спросил главврач иснял очки. — Или вы объявление в газете хотите дать, что такая-то и такая-топосле покушения на ее жизнь осталась жива и теперь каждый желающий может ееубить, потому что проживает она по такому-то адресу? Или как?..

Максим Вавилов не знал «как». Он знал только, чтосвидетельницу нельзя выпускать из больницы, и в Питер возвращать тем болеенельзя!..

— Ну, будет, будет, — успокаивающе сказал главврач и опятьнацепил очки. — У меня в четырнадцатой палате юноша лежит. У него в животегной, и я знаю, что гной, и все знают. А операцию мы сделать не можем, потомучто томограмму нужно прежде сделать. А на томограф очередь на месяц вперед. Ион лежит себе, с гноем в животе, с температурой сорок один, и ждет, когдатомограф освободится! А вы мне про каких-то дамочек толкуете, которые вполнездоровы! Так что завтра с утра и выпишем мы больную Самгину, помолясь, изаживет она нормальной хорошей жизнью, без всякого томографа! А безопасность ее— это ваши проблемы, молодой человек, уж извините! Мы ее от смерти спасли,будет с нее и этого!

Максим Вавилов подумал, потом мрачно сказал «спасибо» и вышелв больничный коридор.

В коридоре было скверно, пахло дезинфекцией и ходилистранные люди в халатах. Они были похожи то ли на тени, то ли на могильщиков из«Гамлета», какими их когда-то, много лет назад, показывали в театре на Таганке.Это считалось верхом диссидентства и режиссерского мастерства — могильщики изсредневековой пьесы, вроде и не могильщики, а как бы юродивые из советскойбольницы.

Максим встал у окна и уставился во двор, чтобы не смотретьна больных.

Значит, Катю Самгину выпишут, она уедете в Питер, и вместе сней уедут все ниточки к этому голому трупу на Сиреневом бульваре!.. Впрочем, иниточек-то никаких нету, только труп один есть и свидетельница, на которуюпокушались сразу после преступления! Не то чтобы Максима очень волновал труп,но то, что он прошляпил покушение на свидетельницу, его убивало!

И как это он ее отпустил, даже в подъезд с ней не зашел!..Профессионал, твою мать, сыщик, «шеф» из историй про русский сыск!..

Если бы не ее сюртук с высоким воротником, в который онатогда была одета, — тю-тю!.. Придушили бы ценного свидетеля, как слепогокотенка, и на его совести была бы смерть человека!..

Он даже плечами передернул от отвращения к себе.

Теперь бы с ней поработать поплотнее, вроде она очухалась иможет отвечать на вопросы!..

Кто на нее покушался и зачем?! Кто ждал ее в подъезде изачем?! Кто решил убить ее практически на глазах у оперов — и зачем?! Ведь этотакой риск?! А если бы капитан Вавилов с ней пошел?! А если бы он того, ктоподжидал ее в подъезде, засек?!

Да, да, он не пошел и не засек, и от Ерохина уже получил заэто, и выговор ему вкатили, и дальше что?! Или она никакая не свидетельница, асоучастница, только не признается? Тогда зачем она ментов вызвала на своюголову? И зачем тот тип ее душил? Чтобы избавиться от соучастницы?!

Глупо, неубедительно.

Тогда что убедительно?.. Нужно работать со свидетелем, а какс ним работать, если его завтра выпишут и он в Питер укатит?!

За спиной у него что-то прогрохотало, как будто поезд порельсам прошел, и он оглянулся. Все больные в халатах смирно стояли постеночке, а по середине коридора катилась телега с железными бочками. Из бочеквыплескивалось на дно телеги, и пахло невкусной едой.

— Обед повезли, — мечтательно прошелестел кто-то из больных,и коридор вновь пришел в движение — все потянулись следом за грохочущейтелегой.

Все было бы ничего, если бы Максим Вавилов не чувствовалсебя виноватым — а он чувствовал.

Он точно знал, что Катя Самгина ни в чем не виновата, знал,и все тут, и понимал, что из-за его промашки, непрофессионализма она чуть непогибла, и — вот что хотите делайте! — найти того типа, что душил ее, было длянего делом чести.

Все же он офицер.

— Вот вы где, — шепотом произнесли у него за спиной. — А мнеСвета, сестра, сказала, что вы уже ушли.

Он обернулся.

Свидетельница стояла у него за спиной и улыбалась. Горло унее было замотано бинтом, в неаппетитных желтых пятнах йода. Еще на ней былзастиранный халат и серые резиновые тапки, которые здесь выдавали всембесхозным больным.

По сравнению с ней Максим Вавилов чувствовал себя неприличноздоровым, неприлично высоким и неприлично жизнерадостным, как голландскийогурец.

— Выписывают вас завтра, — сказал оперуполномоченныйнеприятным голосом. — Добро пожаловать в нормальную жизнь!

— Слава богу, — отозвалась свидетельница. — Как мне здесьнадоело, если бы вы знали! Хотя и сестры, и доктора — отличные люди!

Он посмотрел ей в лицо. Нет, вроде не шутит и неприкидывается.

Поначалу ее сильно рвало — один раз даже при нем вырвало,когда он пришел «побеседовать», — и сиделка кричала на нее так, что даже убывалого Максима уши сворачивались в трубочку, как осенние листья в костре.

— Что ты развела тута свинарник?! — кричала сестрамилосердия. — Я тебе чего тута, нанималась убирать блевотину?! Давай, давай,вставай, небось не при смерти! Вставай и убирай за собой, ишь чего наделала! Яубирать не стану! Давай, поднимайся! Понаехали всякие, и на пол тута мне будутблевать! Вставай, кому говорят! Вона ведро, вона тряпка, с тобой в палате ещешестеро, они тута ни при чем, раз ты весь пол заблевала!..

Максим Вавилов тогда вытолкал добрую женщину взашей и собралс пола лужицу, которая натекла из свидетельницы. Сама свидетельница тяжелодышала, и из-под синих век у нее выглядывала полоска глазного яблока, мутного,желтого, наводившего на Максима ужас.

В другой раз он приехал и обнаружил, что она лежит прямо наматрасе, без простыней и пододеяльников, прикрытая каким-то солдатским сукном,впоследствии оказавшимся одеялом.

— Рвет ее все время, — пожаловалась одышливая бабуся-соседка.— Спасения никакого нету! Мы уж просили заведующего, чтобы перевел ее от нас!Мы-то тоже люди, чего нам на эту какофонию смотреть!..