– Ну… Я замужем. Наверное, ты слышал.

– Папа мне рассказал.

– Он такой чудный человек, – сказала Сара. И вдруг еепрорвало: – Я не могла ждать, Джонни. Я тоже об этом жалею. Врачи говорили, чтоты никогда не выйдешь из своего состояния и будешь погружаться в него всеглубже и глубже, пока… пока не исчезнешь. И даже если бы я знала… – Онавзглянула на него – смущенно, пытаясь оправдаться – И даже если бы я знала, Джонни,не думаю, чтобы я смогла дождаться. Четыре с половиной года – это очень долго.

– Да, верно, – сказал он. – Чертовски долго. Хочешь, скажучто-то мрачное? Я попросил принести мне журналы за четыре года, чтобыпосмотреть, кто умер. Трумэн. Джэнис Джоплин. Джими Хендрикс – боже, явспомнил, как он исполнял «Пурпурную дымку», и едва мог поверить этому. ДэнБлокер. Ты и я.

Мы просто исчезли.

– Мне так тяжело, – сказала она почти шепотом. – Я чувствуюсебя такой виноватой. Но я люблю его, Джонни. Очень люблю.

– Хорошо, это главное.

– Его зовут Уолт Хэзлит, и он…

– Лучше расскажи о своем ребенке, – сказал Джонни. – Необижайся, ладно?

– Он – персик, – улыбнулась она. – Ему сейчас семь месяцев.Зовут Деннис, но для нас он Денни. Мы дали ему имя в честь дедушки по отцовскойлинии.

– Привези его как-нибудь. Хочется посмотреть.

– Привезу, – сказала Сара, и они неискренне улыбнулись другдругу, зная, что никогда ничего подобного не произойдет. – Джонни, тебечто-нибудь нужно?

Только ты, детка. И возвращение на четыре с половиной годаназад.

– Не-а, – сказал он. – Ты все еще преподаешь?

– Пока преподаю, – кивнула она.

– Все еще нюхаешь этот чертов кокаин?

– Ох, Джонни, ты не изменился. По-прежнему шутишь.

– Шучу по-прежнему, – согласился он, и между ними, словнодирижер взмахнул палочкой, снова воцарилось молчание.

– Можно я опять приеду тебя проведать?

– Конечно, – сказал он. – Это будет прекрасно, Сара. – Онзаколебался, не желая кончать разговор на такой неопределенной ноте, не желаяпричинять боль ей и себе. Стремясь сказать что-то настоящее. – Сара, – произнесон, – ты поступила правильно.

– Правда? – сказала она. И улыбнулась, улыбка задрожала вуголках ее рта. – Не уверена. Все это выглядит так жестоко… и, хочешь нехочешь, а неправильно. Я люблю мужа и ребенка, и когда Уолт говорит, что современем мы будем жить в лучшем доме Бангора, я ему верю. Он говорит, что современем собирается баллотироваться на место Билла Коэна в палатепредставителей, и я этому тоже верю. Он говорит, что со временем президентомвыберут кого-нибудь из Мэна, и я почти верю этому. А потом вот пришла я сюда исмотрю на твои бедные ноги… – Она опять заплакала. – Их словно через мясорубкупропустили, и ты такой худой…

– Нет, Сара, не надо.

– Ты такой худой, и все выглядит так неправильно и жестоко,это ненавистно, ненавистно, потому что все совсем неправильно, все!

– Иногда, пожалуй, ничего не получается правильно, – сказалон. – Жестокий старый мир. Иногда ты просто вынужден делать единственновозможное и мириться с этим. Иди и будь счастлива, Сара. И если захочешь меняповидать, давай приходи. Принеси только доску для криббиджа.

– Принесу, – сказала она. – Извини, что я плачу. Не оченьэто весело, а?

– Ничего, – сказал он, улыбнувшись. – Ты ведь хочешь броситьсвой кокаин, крошка. Смотри, нос отвалится.

Она усмехнулась.

– Все тот же Джонни, – сказала она. Потом вдруг наклониласьи поцеловала его губы. – Ох, Джонни, поскорее выздоравливай.

Он задумчиво смотрел на нее, пока она выпрямлялась.

– Джонни?

– Ты его не потеряла, – сказал он. – Нет, ты его непотеряла.

– Не потеряла что? – Она озадаченно нахмурилась.

– Обручальное кольцо. Ты не потеряла его тогда, в Монреале.

Он поднес руку ко лбу и потирал пальцами место над правымглазом. Рука его отбрасывала тень, и с каким-то почти суеверным страхом Сараувидела, что половина лица у него светлая, а половина – темная. Это напоминалоей маску в День благодарения, когда он так ее напугал. Она и Уолт действительнопровели медовый месяц в Монреале, но откуда мог Джонни знать об этом? Еслитолько Герберт не рассказал ему. Да, почти наверняка так и было. Но ведь толькоони с Уолтом знали, что она потеряла где-то в номере отеля обручальное кольцо.Никто этого больше не знал, потому что Уолт купил ей другое перед отлетомдомой. Ей было неловко рассказывать об этом кому-либо, даже матери.

– Как…

Джонни нахмурился еще больше, затем улыбнулся ей. Он убралруку со лба и обхватил ею другую руку, лежавшую на коленях.

– Оно было не твоего размера, – сказал он. – Ты укладывалавещи, помнишь, Сара? Он пошел что-то купить, а ты укладывала вещи. Он пошелкупить… купить… не знаю что. Это – в мертвой зоне.

– Мертвой зоне?

– Он пошел в магазин сувениров и накупил целую кучу всякихдурацких вещей. Надувных подушек и всякой всячины. Но, Джонни, откуда ты узнал,что я потеряла к…

– Ты укладывала вещи. Кольцо было не твоего размера, онобыло чересчур велико. Ты собиралась отдать его в переделку, когда вернешьсядомой. А тем временем ты… ты… – Он опять нахмурился, но лицо его почти тотчасразгладилось. Он улыбнулся ей. – Ты засунула его вместе с туалетной бумагой!

Теперь страх уже точно владел ею. Он медленно расползался поее животу, словно холодная вода. Рука ее поднялась к горлу, и она уставилась нанего, почти как загипнотизированная. В его глазах было то же выражение, та жехолодная издевка, как в тот вечер, когда он сражался с колесом. Что произошло стобой, Джонни? Что ты такое? Глаза его потемнели, и из голубых стали почтифиолетовыми, казалось, он находился далеко. Ей хотелось бежать от него. Даже всамой комнате потемнело, как будто он разрывал ткань реальности, отъединяяпрошлое от настоящего.

– Оно соскользнуло с твоего пальца, – сказал он. – Тыукладывала его бритвенные принадлежности в один из боковых кармашков, и онопросто соскочило. Ты не сразу заметила пропажу, а потом подумала, что оногде-то в номере. – Он засмеялся, это был высокий, звенящий, ломкий звук – необычный смех Джонни, а холодный… холодный. – Да уж, вы вдвоем вывернули тукомнату наизнанку. А ты его упаковала. Оно до сих пор лежит в кармашкечемодана. Все это время там пролежало. Поднимись на чердак и посмотри, Сара.Увидишь.