Сладкий череп Пифкина, да, но нигде, в кутерьме шутих иведьминых колес, среди танцующих скелетов и летающих туда-сюда черепов, не былони пылинки, ни следа, ни звука самого Пифа.

Ребята уже так привыкли к фантастическим выходкам Пифа –ведь он уже и на стенах Нотр-Дама сидел, и в золотом саркофаге ехал, – и сейчасим казалось, что он вот-вот выскочит, как чертик на пружинке, из кучи сахарныхчерепов, закутанный в белую развевающуюся простыню, и, чтобы напугать их,затянет загробным голосом что-нибудь похоронное.

Нет. Вдруг оказалось, что Пифа нет. Нет его.

И, может, никогда больше не будет.

Мальчишек затрясло. Холодный ветер нагнал туману с озера.

Вдоль по пустынной ночной улице, выйдя из-за угла, шлаженщина. На плече у нее было коромысло с двумя одинаковыми чашами, полнымираскаленных углей. Розовые груды жарких углей выпускали рои огненныхсветляков-искр, ветер подхватывал их и уносил вдаль. Там, где ступала она босойногой, оставалась дорожка мелких, быстро гаснущих искр. В полном безмолвии –слышался только шорох скользящих шагов – она свернула в переулок и скрылась извиду.

Следом за ней шел мужчина, неся на голове – без усилий –маленький, легкий, почти невесомый гробик.

Это был просто ящичек, сколоченный из белых, некрашеныхдосок, забитый наглухо. На боках и крышке ящичка были прибиты дешевые розеткииз фольги и сделанные из лоскутков шелка и бумаги искусственные цветы.

А в этом ящичке лежал…

Мальчишки провожали глазами похоронную процессию, или,скорее, пару. Да, пару – человек и ящичек, и еще то, что лежало там, внутри.

Человек, сохраняя торжественное спокойствие, держа гробик наголове в равновесии, вошел, не преклоняя головы, в церковь, стоявшуюнеподалеку.

– Н-н-н-неужели… – заикаясь, пробормотал Том. – Неужели там– Пиф, в этом ящичке?

– А ты как думаешь, сынок? – спросил Смерч.

– Не знаю я! – закричал Том. – Одно знаю – с меня хватит!Ночь слишком долгая. Я столько всего навидался. Да я теперь все знаю, вседосконально.

– И мы, – загудели остальные, сбиваясь в кучу, дрожа дрожмя.

– И нам пора домой! Куда девался Пифкин, где он? Живой онили нет? Мы можем его спасти? Куда он пропал? Или мы опоздали? Что нам делать?

– Что делать? – закричали все вместе, и тот же вопрос рвалсяу них с губ и горел в глазах. Все мальчишки вцепились в Смерча, словно хотеливытянуть из него ответ, вытрясти, дергая его за локти.

– Что нам делать?

– Чтобы спасти Пифкина? Последнее дело осталось. Ну-ка,смотрите вверх, на это дерево!

На дереве висели с дюжину горшков-пиньят: черти, призраки,черепа, ведьмы – болтались, качаясь на ветру.

– Разбейте свои пиньяты, ребятки!

Откуда ни возьмись у них в руках оказались палки.

– Бейте!

С воплями они принялись бить наотмашь. Пиньяты словновзорвались.

Из пиньяты в виде Скелета посыпался дождь крохотныхлистьев-скелетиков. Они роем налетели на Тома. Ветер подхватил и унесскелетики-листья, а с ними и Тома.

Из пиньяты-мумии высыпались сотни хрупких египетских мумий,они вихрем унеслись в небо, унося Ральфа.

Так каждый мальчишка разбивал пиньяту, она лопалась ивыпускала мелкие, как мошки, толкущиеся в воздухе копии его самого: черти,ведьмы, призраки с пронзительным писком облепляли мальчишку, и все листики, всемальчишки неслись, кувыркаясь, в небе, а Смерч закатывался хохотом им вслед.

Они пролетели рикошетом последние окраинные улички города.Они плюхались и скользили, как плоские камни по глади озера, делая «блинчики»…и наконец приземлились, кувырком, в путанице локтей и своих и чужих коленок –на далеком склоне холма. Они сели на землю.

Они очутились посреди заброшенного кладбища, где не было нидуши, ни огонька. Только надгробия, похожие на великанские свадебные торты,глазурованные в древности лунным светом.

Пока они приходили в себя, Смерч плавно и легко приземлилсяи сразу стремительно, гибко склонился к земле. Он ухватился за железное кольцо,торчавшее из земли. Потянул. Взвизгнули петли, откинулась крышка люка, разеваячерную пасть.

Мальчишки сгрудились на краю глубокой ямы.

– К-ка-катакомбы? – еле выговорил Том. – Катакомбы?

– Катакомбы. – И Смерч указал пальцем вниз.

В пыльную глубину сухой земли вели ступеньки.

Мальчишки проглотили слюну – в горле пересохло.

– А что, Пиф там, внизу?

– Ступайте, выведите его наверх, ребята.

– Он там совсем один, внизу?

– Не совсем. С ним кое-кто есть… Или Кое-Что.

– Кто пойдет первым?

– Чур, не я!

Молчание.

– Я, – сказал Том.

Он поставил ногу на первую ступеньку. Начал уходить в землю.Сделал второй шаг. И вдруг пропал.

Остальные бросились за ним.

Они спускались по ступенькам гуськом, и с каждым шагом внизтемнота становилась все непрогляднее, а безмолвие все безмолвнее, и с каждымшагом вниз ночь становилась глубокой, как колодец, налитый тьмой кромешной, и скаждым шагом вниз казалось, что тени, затаившиеся в стенах, вот-вот выпрыгнутиз них, и с каждым шагом вниз казалось, что какие-то странные обличьяухмыляются им навстречу из глубокой пещеры, ждущей в глубине. Казалось, чтолетучие мыши гроздьями повисли над самой головой, издавая такой тонкий писк, чтоего и не услышишь. Этот звук могут слышать собаки – и тогда они, взбесившись состраху, опрометью бросаются удирать, не разбирая дороги. С каждым шагом внизгород оставался все дальше, дальше уходила земля и все добрые люди на земле.Даже кладбище осталось где-то далеко-далеко наверху. Мальчишкам стало страшно.Они почувствовали себя такими позабытыми, позаброшенными, что едва неразревелись.

Потому что с каждым шагом они уходили еще на миллиард мильот жизни, от теплых постелей и ласковых огоньков свечей, от голоса матери, отдымка из отцовской трубки, от его покашливания по вечерам, когда ты лежишь ирадуешься, что он здесь, рядом, хотя и в темноте, он живой, он ворочается восне и может запросто отколошматить всякого, кто к тебе полезет.