– El Dia de Muerte.

– Канун Дня Всех святых.

– Канун Всех святых.

Неуверенные голоса мальчишек, посланные вверх, сквозь слоивремени, из всех стран, из всех веков, перечисляли праздники, по сути делаодинаковые.

– Отлично, мальчики, отлично.

Где-то вдали городские башенные часы пробили три четвертидвенадцатого.

– Полночь близится, мальчики. Канун Всех святых почтипрошел.

– Нет, послушайте! – крикнул Том. – А как же Пифкин? Мыгонялись за ним по всем векам, хоронили его, выкапывали обратно, шли за егогробом, оплакивали на поминках. Так жив он или нет?

– Ага! – подхватили все. – Спасли мы его или нет?

– И правда – спасли или нет?..

Смерч вглядывался в даль. Мальчишки стали смотреть туда же,а там, за оврагом, стоял дом, в котором один за другим гасли огни.

– Это больница, где он лежит. Но вы сбегайте к нему домой.Постучите в последнюю дверь, крикните в последний раз: «Сласти илистрасти-мордасти?» Это будет главный, последний вопрос. Ступайте, добейтесьответа. Мистер Марлей, а ну-ка, проводите их – честью!

Входная дверь распахнулась – р-р-раз!

Марлей-молоток скривил свою перевязанную физиономию изасвистел им вслед на прощанье – а мальчишки съехали по перилам и наперегонкипобежали к двери.

Но их остановил последний вопрос Смерча:

– Ребятки! Скажите, что это было? Нынешний вечер, со мной – сластиили страсти-мордасти?

Мальчишки набрали полную грудь воздуха, задержали, а потомвыпалили единым духом:

– Ух ты, мистер Смерч, и то и другое!

Грюк! – стукнул Марлсй-молоток.

Бряк! – хлопнула дверь.

И мальчишки припустились бегом, бегом, во всю прыть, вниз,через овраг, вверх по улицам, жарко дыша, роняя маски и наступая на них ногами,пока не добежали наконец до крыльца пифкинского дома, и остановились, глядя тона больницу вдали, то на входную дверь дома Пифкина.

– Ты, давай ты, Том, – сказал Ральф.

И Том потихоньку стал подходить к дому, поставил ногу напервую ступеньку крыльца, потом на вторую, дошел до двери – и никак не могсобраться с духом постучать, боялся услышать последние новости о добром старомПифкине. Пифкин – умер? Пифкина будут хоронить насовсем? Пифкин – сам Пифкинумер навсегда? Нет!

Он постучал в дверь.

Мальчишки стояли и ждали на дорожке.

Дверь отворилась. Том вошел в дом. Минута тянуласьдолго-долго, стайка мальчишек стояла на улице, не мешая холодному ветрупробирать до костей, замораживать самые ужасающие мысли.

– Ну что там? – беззвучно кричали они перед закрытым домом,запертой дверью, перед темными окнами. – Ну что?

И вот дверь открылась, наконец-то Том вышел и остановился накрыльце, плохо соображая, где он и что с ним.

Потом поднял глаза и увидел друзей, которые ждали его – замиллион миль отсюда.

Том спрыгнул с крыльца, крича во все горло: – Ура! Ура!Ура-а-а!

Он бежал по дорожке, крича:

– Все в порядке, он в порядке, он жив! Пифкин в больнице!Аппендикс себе вырезал. Сегодня, в девять вечера! Успел вовремя! Докторговорит, что он молодчина!

– Пифкин?..

– В больнице?..

– Молодчина?..

Все охнули, будто кто дал им под ложечку. Потом задышаличасто, шумно, это был дикий крик, нестройный вопль торжества.

– Пифкин, о Пифкин, Пиф!

Ребята стояли на пифкинском газоне, на дорожке передпифкинским крыльцом, перед его домом и в немом изумлении переглядывались,улыбаясь все шире, а слезы набегали на глаза, и все вдруг заорали, а слезы,счастливые слезы заструились по щекам.

– Вот здорово, здорово, красота, ох как здорово! –приговаривал Том, еле живой, плача от радости.

– Можешь повторить, – сказал кто-то, и он повторил.

И они все сгрудились в кучку и досыта наревелись нарадостях.

Похоже, что ночь здорово отсырела от слез, и Том решил всехвзбодрить.

– Вы взгляните на пифкинский дом! Стыд и позор? Слушайте,что надо делать!..

Они разбежались во все стороны, и каждый вернулся, прихвативс собой горящую тыкву, и все тыквы поставили рядком на перилах дома Пифкина, итыквы улыбались до ушей самым беззастенчивым образом, поджидая возвращенияПифкина домой.

Мальчишки, стоя на газоне, любовались этими сияющимиулыбками; костюмы на плечах, локтях и коленках у них были порваны в клочья,грим стекал со щек каплями и струйками, и громадная, чудесная, счастливаяусталость наваливалась на них, тяжелила веки, наливала тяжестью руки и ноги, ноуходить им не хотелось.

И башенные часы пробили полночь – буммм!

И снова, и снова – буммм? Буммм! – целых двенадцать раз.

И Канун Всех святых кончился.

И по всему городу захлопали двери, стали гаснуть огни.

Мальчишки начали разбредаться, прощаясь:

«Пока!», и «Привет!», и «Будь здоров!», и просто «Будь!», идоброй ночи, да, ночи. Газон опустел, но на крыльце Пифкина вовсю полыхалиогоньки свечей, теплые огоньки, теплый дух печеной тыквы.

И Призрак, и Мумия, и Скелет, и Ведьма, и все остальныепришли домой, на свое крыльцо, и, стоя на пороге родного дома, каждыйобернулся, и посмотрел на город, и вспомнил эту сказочную ночь – ночь, которуюникто из них не забудет никогда в жизни, – каждый посмотрел на дома другихчерез городские улицы, но все они особенно долго смотрели на высоченный Дом заоврагом, где мистер Смерч все еще стоял на самом верху крыши, окруженнойбалюстрадой из острых прутьев.

Мальчишки помахали руками, каждый со своего крыльца.

Дым, тянувшийся вверх из высокой готической трубы домаСмерча, помахал им в ответ.

Все новые и новые двери захлопывались во всем городе,запирались на ночь.

И с каждым звуком захлопнутой двери гасла тыква на громадномДереве Всех святых – одна, другая, и еще, и еще одна… Дюжинами, сотнями,тысячами закрывались двери, гасли глаза тыкв, словно слепли, а над задутымисвечками курился ароматный дымок.