другому и чтобы вернуться к ослиному жребью, нося вьючное седло и пребывая с огородником в деревне, где можно приятнейшим образом проводить время.

Посему в первой поездке, которую совершил его хозяин по принятии сего решения, он шел так отвратительно, что бедный флорентинец добрался до дома более разбитым, чем если бы вытерпел три виски на дыбе. Жене его было чем заняться: надлежало растираниями и другими средствами приводить мужа в порядок. Со всем тем флорентинец не преминул вновь на нем выехать, когда понадобилось ему в деревню, и снес путешествие хуже первого, ибо осел упорствовал в строптивом своем намерении, так что по прибытии хозяин принужден был улечься в постель, горько жалуясь огороднику на это мучение; и оно не осталось единственным, ибо огородник приложил еще от себя, как оно заведено, по пословице, что к беде прибавляются насмешки.

— Не бывает у людей такой беды, — сказал он, — чтоб они не заслуживали еще и худшей, ибо сами покупают ее за наличные[105]. Какое безрассудство заставляет вас, мессер, одалживать эту скотинку каждому, кто попросит? Разве вы не знаете, что нет вернее способа загубить скотину, чем ссужать ее направо и налево? Так что жалуйтесь лишь на себя самого, если этот осел служил вам в двух поездках так дурно.

— Я не мог отвергнуть их просьбы, — возразил хозяин, — ибо того требуют законы дружества. Как мне отказать в услуге другу?

— То правда, — отвечал огородник, — что друзьям следует услужать; более того, слыхал я, что меж друзьями все должно быть общее, кроме жены. Но правда и то, что не всякий, кто почитается другом, таков и есть, и это именно относится до тех, кому вы одолжили осла, а они его вам испортили. Подлинные и добрые друзья, когда заимствуются чем-нибудь, обращаются с этою вещью, словно со своей собственной: из сего и узнается, что они друзья подлинно. Пословица говорит: кто позволяет жене ходить на каждый праздник, а коню — пить из каждого источника, вскоре получит клячу и шлюху: это значит, что не следует всякому одалживать скотину, на которой ездишь сам, ибо она скоро обратится в ничто. Эта пословица сбывается на вас и к вашему ущербу.

— На ошибках учатся, — сказал хозяин.

— Да солоно получится, — отвечал слуга, — мне жаль, что вы учились за свой счет. А теперь, так как вы цените учение, научитесь и тому, что я выучил в Риме.

Один могущественный вельможа говорил своему другу: «У тебя прекрасная жена? — тебе в убыток. У тебя прекрасный виноградник? — тебе в убыток. Прекрасный конь? — тебе в убыток». Он хотел сказать, что прекрасные жены — предмет зависти, а потому их обхаживают; что прекрасные виноградники и прекрасных коней одалживают, и от всего этого происходят огромные протори для владельца. Так вышло у вас с ослом, затем что он красив и хорош.

— Ну, полно, — отвечал хозяин, — хотя ты и правду говоришь, однако же твои речи мне докучают. Поди займись делом: посмотри, можно ли чем пособить этой скотине, чтобы вернуть ее в прежнее состояние.

— Не знаю, что тут еще сделать, кроме как одолжиться вьючным седлецом с двумя сумками и нагружать его что ни день, так чтобы он, ходя с ношею и тихонько, унялся и начал ступать по-прежнему; итак, потерпите дней восемь, ибо я рассчитываю вполне его укротить.

И это было исполнено без упущений.

Когда осел увидел, что на него вздели старое седло, да еще с двумя не слишком благоухающими сумками, он немало негодовал от мысли, что вновь причтен к числу прочих ослов, и готов был сбросить ношу наземь. Однако, размыслив получше, он успокоился и, отринув гордость, рассудил, что достиг искомого успеха и что больше не придется ему исправлять должность иноходца; будучи теперь в меньшем уважении, он находил отраду в лучшем обращении, тем более что знал по опыту, что ослиная репутация стоит мало или вовсе ничего. Огородник, испытав его с вьюками и без, остался доволен и сказал хозяину, что тот может спокойно ехать на осле, когда захочет вернуться в город; осла он убрал обычной сбруей, чтоб его использовать.

Увидев, что он вновь в своем убранстве и возвращен в службу, которую почитал благородной, осел начал пердеть, упиваясь безмерным ликованием, и пошел плавно. Но потом, когда отступила эта кипучесть, вызванная горделивым жаром, и мозг его прочистился, он вспомнил принятое решение и, пеняя на себя самого, готов был броситься наземь. И хотя он немного прошел сдержанным ходом, тут, однако же, пустился рысить, прыгать, лягаться и, словом, шел кое-как, так что хозяин готов был его убить, да стыд останавливал, а того больше — мысль об убытке.

Добравшись до дома, он жаловался жене на свое злосчастье, а та жестоко его бранила, что не позаботился о себе самом и не решился продать эту скотину, чтобы потом промыслить себе скакуна получше. Она наговорила ему столько всего, что наконец склонила к решению продать осла. Того ради он велел призвать огородника, чтобы свел осла на рынок и выручил за него так много, как сможет.

Глава XVI. Огородник рассказывает хозяину несколько повестей

Огородник пришел в город и, услышав намерение и приказ хозяина, сказал ему, что подчинится насчет продажи осла, но ему это кажется безрассудством, ибо им потом не сыскать другого подобного. Он принялся изъяснять хозяину добрые качества осла и среди прочего сказал, что приметил в нем некую рассудительность: мнится, в нем есть разум. По мнению огородника, тот принялся вести себя как осел и отказывался исправно возить во избежание того, чтобы его одалживали направо и налево. Это ведь навлекало на него великий ущерб: в частности, он получил две язвы на брюхе от постоянных уколов шпорою, совершенно непривычных для ослов; огородник полагал, что осел научился этой стратагеме из примера, который он сам до него довел, беседуя с работниками.

— Как, — сказал хозяин, — ты допускаешь, что животные понимают людскую речь? Ба! да ты сам прослывешь животным, если будешь в это верить.

— Мессер, не судите так решительно. Я говорю, что так думаю: почем мы знаем, что скрыто в животных? Как бы там ни было, а я замечал, и особливо в ослах, что они отлично понимают не только наши слова, но и знаки, когда мы хотим или подгонять их, или придерживать, или повернуть в сторону; нет животного разумней. Могу вам сказать, что он всегда был весьма внимателен при наших разговорах, а когда я повествовал о несчастии двух ослов, он