Правой рукой скроллировал по тексту, а левой копировал кускии отправлял в файл, а потом и вовсе начал сбрасывать прямо на принтер, отнесу вштаб, пусть ознакомятся все, в особенности Лукошин и Романцев, оба не различаютСША и Юсу, им вообще бы всю Америку смести на фиг, не обращая внимания нато, что Америка – это еще и Канада, и Мексика, и Бразилия, и еще двадесятка стран… Хотя, конечно, если смести с лица Земли всех латиносов – нежалко, от них все равно никакой пользы: ни работать, ни учиться не хотят, то жесамое, что и негры…

Кстати, Джеймс постоянно публикует на своем сайте и во всехгазетах, где удается проскользнуть между молотом и наковальнейполиткорректности, что, по данным статистики, негров и латиносов не только внаучно-исследовательских центрах нет, что-то не видно их и в аудиторияхуниверситетов, зато на бейсбольных площадках готовы и ночевать с мячом вобнимку, а ведь цивилизация двигается все-таки учеными, а не игроками в футбол.

На него трижды покушались, ребята из партии несуткруглосуточную охрану вокруг его дома и в самом офисе Консервативной партии.Никогда бы не подумал, что националисту в Штатах жить труднее, чем в России! Наменя, во всяком случае, еще ни одного покушения, тьфу-тьфу, только время отвремени демонстрации перед зданием, да еще на все наши митинги и шествия тут жеявляются отряды очень бдительных ребят из совсем не правительственныхорганизаций, но оснащенных и вооруженных по самому последнему слову техники,что не всем службам ФСБ по карману.

А вот отдельная статья, где Джеймс убедительно и едкодоказывает, как деградирует западная цивилизация, в частности США, в капканеполиткорректности. Та-а-ак, дальше требования запрета, чисток, повышенияпланок, а вот и требование повысить престиж ученых, изобретателей, допустить ихдо планирования жизни современного общества…

Я хмыкнул, так тебя политики и допустят, да они скореенегра-бейсболиста введут в правительство, чтобы все видели политкорректностьстроя, а также пару трансвеститов с куриными мозгами, но ученые – людиумные, должны понять эти необходимые меры, общество-де нуждается в мирномсосуществовании, пусть все будет тихо, совсем тихо, еще тише, ну как на старомзагнивающем болоте или заброшенном клад­бище…

Не выдержал, набрал номер, а когда засветился экран, сказалс ходу:

– Поздравляю, Джеймс!

Он спросил настороженно:

– С чем?

– Ты будешь смеяться, – ответил я, – но я тожевозглавляю одну из оппозиционных правительству партий. Что это с намислучилось, Джеймс? Почему мы, не самые тупые из ученых, ушли в политику?

Он ответил живо:

– Я не ушел! Я по-прежнему возглавляю кафедру.Просто страна все больше увязает в этой гребаной политкорректности. Совершеннозабыт дух индивидуализма, который и сделал Америку сильной!.. Я не выношу,когда мне в приказном порядке навязывают сверху негров в коллектив. Не потому,что я расист, а потому, что они ни хрена не умеют делать и, представь себе, нехотят!.. А глядя на них, и другие начи­нают…

Он умолк, глядя на меня выжидательно, не слишком ли многосказал, я кивнул,

– Джеймс, я думал, это только наше, чисто русское!.. Ну,когда каждый старается не перетрудиться, мол, что я за того козла работатьбуду?.. Паршиво, конечно. С другой стороны, я не ожидал, чтополиткорректность – такая серьезная оппозиция.

Он отмахнулся.

– Шутишь?

– Разве нет? Ты – крупный ученый…

– Но не политик, – ответил он с горечью. –И моя партия – это курьез. Общество вязальщиц на спицах кудавлиятельнее. Да и что такое ученый, пусть даже самый крупный, в современномобществе? Куда мельче провинциального комика или диджея. Но что-то же делатьнадо? Нельзя же вот так смотреть, как толпа слепцов идет к пропасти?

– Нельзя, – согласился я после тяжелой паузы.

Утром я все с той же привычной осторожностью вступил в лифт,стараясь не наступить на кучу дерьма и ворох грязных бумаг в углу, под нимиможет оказаться куча дерьма еще больше, тремя этажами ниже лифт остановился, яочень-очень осторожно подвинулся, давая место. Мужик вошел, сразу же отвернулсяк двери, чтоб меня не замечать и выйти первым. Выйти первым из лифта – этокак бы первым подойти к кормушке, у русских означает что-то вроде болеевысокого статуса.

В подъезде две бабы разговаривают с консьержкой, загородивее толстыми жопами, так что та не видит, кто входит в широко распахнутую дверь.Еще один мужик в костюме за пару тысяч долларов, с ролексом и перстнями однойрукой перебирает на столе бесплатные газеты, в другой – банка пива. Когдавышел из подъезда одновременно с нами, лихо швырнул банку в стену.

Я смерил его взглядом, сказал сдержанно:

– Мусорный ящик в двух шагах. Неужели трудно бросить туда?

Жлоб отмахнулся.

– Здесь уборщица.

Я поинтересовался:

– А вы за нее платите?

Жлоб нагло усмехнулся:

– Но вы же платите!

Я пошел дальше как оплеванный, весь кипел от бешенства.Будь я постарше, уже принимал бы валидол. У нас элитный дом бизнес-класса,но треть жильцов не платят даже за консьержку. Не потому, что бедные, анравится нарушать закон или, скажем, законы общежития, общепринятые правила.Тешит безнаказанность. Их дети размалевывают стены матерной бранью, рисуютнепристойные картинки, ломают телефонные будки, гадят в лифтах. Просто так.Чтобы было нагажено. Чтобы жильцы или гости вошли в такой лифт и вляпались. Илихотя бы вынуждены были терпеть вонь, пока медлительный лифт ползет на нужныйэтаж. И ужасались при мысли, что лифт застрянет…

До сих пор в стране нет эффективного механизма, чтобызаставить платить, вот и не платят. А я размечтался, что у нас будутштрафовать за выброшенный из окна автомашины огрызок яблока! При всех восторгахнасчет западной демократии как-то стыдливо умалчивают, что в Штатах не простосуществует смертная казнь, которой нет у нас, у них там сажают на электрическийстул, травят газом, душат, вводят смертельные инъекции, а те, кому повезло,получают по триста-четыреста лет каторги без права снижения срока. При такихзаконах все эти жлобы мгновенно стали бы добропорядочными. И детейприучили бы к вежливости и прочим атрибутам цивилизованного образа жизни вобществе.

Юлия ласково улыбнулась, я ощутил, как ожесточившееся сердцеслегка смягчилось. Кто-то говорил, что, если хотите узнать, что на самом деледумает женщина, смотрите на нее, но не слушайте. Я смотрел долго, она дажезабеспокоилась, я видел, как попыталась украдкой оглядеть себя, что же в ней нетак, а когда я уйду, обязательно посмотрит в зеркальце.

– Доброе утро, Юлия, – сказал я. Неожиданно для себядобавил: – Увидел вас, теперь чувствую, что оно будет добрым.