Вскоре Зозо и ее братец, облачившийся по этому случаю влегкий летний костюм, но наотрез отказавшийся надевать галстук, уже проталкивалисьмежду припаркованных у входа в ЦДЛ машин. Показав заторможенному охранникупригласительные, они поднялись по лестнице и направились в зал. Творческийвечер уже закончился. Гости вольной толпой сгрудились у столов и оживленноразговаривали. Многоопытный Эдя быстро произвел инспекцию угощений иразочаровался. Кроме бутербродов и газированной воды – в немереном, правда,количестве – на столе помещался один только печальный салат из огурцов ипетрушки.

Правда, несколько гостей уже таинственно булькали чем-то вуглу, но Эдю это не привлекло. Он был гурман и ценил встречи не столько всмысле «буль-буль», сколько в смысле «ням-ням» и «ля-ля».

Тут же прохаживался вездесущий Вольф Кактусов. Увидеввошедшего в зал Хаврона, Вольф смутно забеспокоился, подбежал к нему имнительно проблеял:

– Простите, я вас раньше видел? Не видел?.. В самом деле, невидел?.. А-а, ну ладно! Вы часом не критик? Нет? Статей тоже не пишете?..

Убедившись, что Эдя не конкурент, Кактусов успокоился и,утратив к Хаврону интерес, величественно удалился.

Зозо, не ожидавшая, что здесь будет такое скопление публики,растерянно остановилась у входа. Кто-то, подойдя сзади, обнял ее за талию. Онаоглянулась и едва узнала в элегантной даме со впалыми щеками и очень короткимвысветленным ежиком волос свою подругу Викторию, жену художника Игоря Хмарыбы.Виктория была в светлом габардиновом пончо, повторявшем спереди и на спинерисунок червонной дамы, и переливающихся брюках с разрезом ниже колена. Нагруди у нее трубили нанизанные на кожаный шнурок индийские слоны из красногодерева.

Вместе со своими деревянными слонами Виктория не пропускалани одного мало-мальски заметного культурного мероприятия. Она знала всех. Еевсе знали.

– Опаздываешь, дуся! Пойдем я тебе всё покажу, – тономхозяйки сказала Виктория, клюя губами воздух у щеки подруги.

Зозо думала, что Виктория будет представлять ей поэта, ноничего подобного. Она ограничилась тем, что издали помахала ему рукой и велелаЗозо сделать то же самое.

– Как его фамилия? – шепнула застенчиво подруге Зозо.

– Как? Ты не знаешь? Лев Овалов! Поэт, прозаик, художник, посовместительству гений. Лобзиком, говорят, еще выпиливает. Недавно дописал«Курочку Рябу».

– Разве она не народная?

– Ну милая моя! Сразу видно, что в литературе ты ни бум-бум.Народная значит ничья… Да не оглядывайся ты! Не волнуйся, он нас не слышит. Внем бурлит вдохновение.

И в самом деле, Лев Овалов смотрел не столько на Зозо,сколько сквозь нее. Он булькал газированной водой и искал основополагающую идеюв сказке «Колобок».

– Бабушку не слушал – раз! Зайцу нахамил – два! Медведюнахамил – три! Это, заметьте, уже нагнетание! И в финале попался лисе! И та егоам, бам, бац! Сожрала, понимаете, за милую душу! Это же притча! Вот чтонатолкнуло меня на создание мистерии с трансформированным сюжетом «Кол и Бок»!Колобок бьет лису колом в бок – это же находка, а? – вскрикивал он, обращаясь кдвум пожилым дамам, завитым как барашки.

Дамы вежливо кивали, тряся кудряшками. Лев Овалов еще большевдохновлялся и кричал на дам так яростно, словно колобка слопала не лиса, а этидве особы. Дамам было неуютно и хотелось улизнуть, но они стыдились мэтра илишь кивали все жалобнее.

– Так-то, мать моя женщина! Имейте это в виду, ничтожные!Пушкин отличается от Пупкина всего одной буквой. Зато какой! – гремел Овалов,не имевший с великим поэтом вообще ни одной общей буквы.

Пока два бедных барашка отдувались, другие гости спокойнощипали огуречный салат, путаясь зубами в петрушке.

– А эти лентяи чего? Почему про колобка не слушают? –возмутилась Зозо.

– Что ты, дорогая, при чем тут колобок? Искусство надолюбить исключительно ради его деятелей! Узнаешь? Знаменитый артист Гарольд Семипалатинский,мечта всех женщин и гроза мужчин, – нарочито громко сказала Виктория, иплешивый элегантный артист, имевший вид того коня, который не портит борозды, синтересом повернулся в их сторону.

– Чего ты так кричишь? Неловко, – пугливо прошептала Зозо.

– Кому неловко? Тебе неловко? Да брось, дуся, тут все свои!– отмахнулась Виктория.

– Так ты всех знаешь? А кто тот мужчина, который бутербродикпальцем трогает? – спросила Зозо, заинтересовавшись детиной баскетбольныхгабаритов.

– Каким еще пальцем? Где? – заинтересовалась Виктория. – Фу,милочка, у тебя и вкус! Это спортивный комментатор Углеводов. Зоологическийпримитив! Ведет утробное существование, но почему-то таскается на все тусовки.Я про него точно знаю, что он собирает открытки и марки с изображением ежиков.

– Ежиков? А что тут плохого? – удивилась Зозо.

– Да, ничего… Чем бы дитя ни тешилось – лишь бы не бралозаложников. В семнадцать лет он впервые додумался, что голову можно мытьжидкостью для посуды. Всего одна капля – и блестящий результат. С тех порникаких ярких открытий не совершал.

Припечатав зоологического примитива, Виктория снизошла кподруге с высоты своих каблуков и великодушно предложила:

– Если хочешь, я вас познакомлю! Он, кажется, недавноразвелся. Его можно взять тепленьким… Его жена, тоже спортсменка, кидала что-тотяжелое на последней Олимпиаде. Ну так идем знакомиться? Что ты стоишь?

И не дожидаясь согласия, Виктория тронулась вперед, призывновосклицая: «Молодой человек!»

Испуганная Зозо, не желавшая знакомиться с разведеннымспортивным комментатором, повисла у подруги на руке и пискнула:

– Не хочу! Не надо!

– Почему не надо? Надо. Молодой человек, вы что, глухой? Свышки ныряли, и вода в уши затекла? – громко спросила Виктория, бросая в атакусвоих деревянных слонов.

– Не нужно! – взмолилась Зозо. – Не нужно!

Червонная дама освободила свое габардиновое пончо ипередернула плечами.

– Спокойно, рыбка, мы не на фронте! Ну не понравился он тебеи не надо!.. Зачем же визжать на весь зал? А вы слушайте про колобка, молодойчеловек, не отвлекайтесь! Вам полезно, сюжета вы все равно не знаете.Продолжайте впитывать идею. Мы обознались! Всего доброго! Не пропадайте!