Его густые брови поползли вверх.

— Дело в «плимуте», — добавил я. — Этот «плимут-фурия», онмне не нравится.

Он продолжал смотреть на меня, не говоря ни слова.

— Мне не нравится, как он возится с ним. С ним он сталсовсем другим… не знаю…

— Ревнуешь? — спокойно спросил Джордж. — Он проводит с нейвсе время, которое раньше проводил с тобой?

— Ну, в общем, да. Мы ведь давние друзья. Но… но я думаю,это не все.

— Не все?

— Не все. — Оглянувшись, я убедился, что Эрни еще непоказался в поле зрения. — Почему вы велели разбить его? Почему о нем лучшезабыть?

Он ничего не сказал, и я испугался, что ему нечего былосказать, по крайней мере мне. А затем ом мягко и чуть слышно спросил:

— Сынок, а ты уверен, что это твое дело?

— Не знаю, — Внезапно мне стало очень важно поймать еговзгляд. — Но я не хочу, чтобы с Эрни что-нибудь случилось. Из-за этой машины онуже заработал кучу неприятностей.

— Приходи вечером ко мне в мотель. Вестерн-авеню, поворот с376-го участка. Сможешь найти?

— Я здесь каждый закоулок изъездил, — сказал я и вытянулвперед ладони. — Аж мозоли натер. Он даже не улыбнулся:

— Мотель «Рэйнбоу». Там их два. Мой тот, который дешевле.Может быть, это дело и не твое, и не мое, и ничье, — проговорил он мягкимучительским голосом.

(А это самый лучший запах в мире… не считая запаха гнили.)

— Но кое-что я могу тебе сказать прямо сейчас. Мой брат небыл хорошим человеком. Если он вообще что-либо любил в этом мире, то, сдаетсямне, лишь «плимут-фурию», который купил твой друг. Так что это дело, может,касается только их двоих, и не важно, что я скажу тебе или ты мне.

Он улыбнулся. Улыбка была неприятной, и на какое-томгновение мне почудилось, что на меня взглянули глаза Ролланда Д. Лебэя. Меняпередернуло.

— Сынок, ты еще молод и, вероятно, не видишь и признакамудрости ни в чем, кроме своих слов. Но послушай, что я тебе скажу: любовь —это враг. — Он вздохнул. — Да. Поэты постоянно и порой намеренно ошибаются влюбви. Любовь — это старая, ослепшая ведьма. Она беспощадна и ненасытна.

— Чем же она питается? — спросил я, не зная, что сказать.

— Дружбой, — сказал Джордж Лебэй. — Она питается дружбой. Ия бы тебе посоветовал приготовиться к худшему, Дэннис.

Он хлопнул дверцей своей «чеветты» и включил зажигание.Когда машина отъезжала, я вспомнил о том, что Эрни должен был увидеть меняподходившим к стоянке с другой стороны, и как можно быстрее побежал прочь.

Мотель «Рэйнбоу» был действительно плох. Он был как разтаким местом, где вы ожидаете встретить престарелого учителя английского языка.

Позже я заметил, что существует особая категория мотелей, вкоторых останавливаются люди исключительно старше пятидесяти лет — как если быони слышали о подобных заведениях в программе новостей: «Берите больше старыхвещей и приезжайте в старый добрый мотель „Рэйнбоу“. Здесь нет ТВ, но вы хорошопроведете время». На игровой площадке я не увидел ни одного молодого человека,так же как и чего-либо напоминающего спортивный инвентарь. Над входом виселнеоновый знак, изображавший радугу. Он жужжал так, словно был наполнен мухами.

Лебэй со стаканом в руке сидел перед коттеджем номерчетырнадцать. Я подошел и обменялся рукопожатием.

— Выпьешь чего-нибудь не очень крепкого? — спросил он.

— Нет, спасибо, — ответил я и сел в садовое кресло, стоявшеерядом.

— Тогда я расскажу тебе, что смогу, — сказал он мягкимучительским голосом. — Я на двенадцать лет моложе Ролли, и я все еще человек,который учится старости.

Я неловко поерзал в кресле, но так ничего и не сказал.

— Нас было четверо, — продолжал он. — Ролли самый старший, ая самый младший. Наш брат Эндрю погиб во Франции в 1944 году. Он и Ролли обаслужили в армии. Выросли мы здесь, в Либертивилле. Тогда он был простомаленьким поселком. Но достаточно обжитым, чтобы в нем были лучшие и худшие. Мыбыли худшими. Бедными из бедных. — Он хихикнул и налил вина в стакан. — Одетстве Ролли я, пожалуй, могу сказать только одну вещь — все-таки у нас былабольшая разница в возрасте. Но кое-что я запомнил, потому что эта чертаприсутствовала в нем постоянно.

— Какая черта?

— Его злость, — сказал Лебэй. — Ролли всегда на что-нибудьзлился. Он злился на то, что ему приходилось ходить в школу в заштопаннойодежде, на то, что его отец был пьяницей и не имел постоянной работы, что матьне могла заставить его бросить пить. Он злился на Эндрю, Марсию и меня за то,что мы делали нищету совсем невыносимой.

Он засучил рукав и показал мне свою старческую руку сузловатыми сухожилиями, выступавшими из-под тонкой, дряблой кожи. От локтя кзапястью тянулся шрам.

— Это подарок от Ролли, — сказал он. — Он мне достался,когда ему было четырнадцать лет. Я возился с цветными кубиками, которые должныбыли изображать машинки, а он как раз выскочил из дома, чтобы бежать в школу.Наверное, я оказался на его пути. Он оттолкнул меня, сделал еще несколькошагов, а затем вернулся и столкнул меня с порога. Я упал на колья ограды,окружавшей несколько подсолнухов, которые мама почему-то называла — наш сад. Ябыл весь в крови, и меня все жалели. Все — кроме Ролли. Он кричал:

«Не попадайся мне на дороге, паршивый сопляк! Не лезь мнепод ноги, слышишь?»

Я еще раз взглянул на старый зарубцевавшийся шрам и удивилсяего размеру. В 1921 году он изуродовал ручку трехлетнего мальчика, из которой,должно быть, тогда вылилось немало крови. Потом рана затянулась, но шрам… онявно стал больше.

Я содрогнулся. Мне вспомнился Эрни, стучавший кулаками поприборной доске моей машины и кричавший, что заставит их съесть это, съестьэто, съесть это.

Джордж Лебэй внимательно посмотрел на меня. Не знаю, что онувидел на моем лице, но стал медленно опускать рукав, и это было похоже на то,как занавес постепенно закрывает вид невыносимого прошлого.

Он отхлебнул из стакана.

— Когда отец узнал, что сделал Ролли, то жестоко избил его.Однако Ролли не раскаивался в своем поступке. Он плакал, но не раскаивался. —Лебэй снова хихикнул:

— Мама испугалась, что отец прибьет его, и вступилась засына, а он все кричал: «Пусть не мешается под ногами! В следующий раз ему ещебольше достанется, и ты меня не остановишь, старый пьянчуга!» Тогда отец ударилего по лицу и разбил нос — Ролли упал, закрылся обеими руками, сквозь пальцыпотекла кровь. Мама кричала, Марсия плакала, Дрю забился в угол, а Ролли всеповторял: «Ему еще больше достанется, ты, старый проклятый пьянчуга!»