— Не думаю, что люди должны знать о нашем присутствии здесь,вот и все, — ответила она. Вертанула кроссовку, которую назвала «беби найк».Она вращалась. Шнурки ударялись и постукивали о полированную поверхностькухонного стола Тома. — Мне кажется, это может быть… плохо.

Том посмотрел на Клая.

— Она, пожалуй, права, — согласился с Алисой Клай. — Мне ненравится, что во всем квартале свет горит только у нас, пусть даже окна выходятво двор.

Том поднялся и молча задвинул занавески окна над раковиной.

В кухне было еще два окна, и он задвинул занавески и на них.Направился обратно к столу, потом сменил курс, закрыл дверь в коридор. Алисавращала перед собой «беби найк». В резком, безжалостном свете лампы КоулманаКлай видел, что кроссовка розово-пурпурная, такие цвета могли понравитьсятолько ребенку. Кроссовка вращалась. Шнурки ударялись и постукивали. Том,хмурясь, смотрел на нее, когда садился, и Клай подумал: Скажи ей, пусть убереткроссовку со стола. Скажи ей, что не знаешь, где она могла побывать, и нехочешь, чтобы она лежала на твоем столе. Этого будет достаточно, чтобы нервы унее сдали, а уж потом мы сможем начать бороться с ее истерикой. Скажи ей. Ядумаю, она этого хочет. Я думаю, именно поэтому она это делает.

Но Том только достал сандвичи из пакета, с ростбифом исыром, с ветчиной и сыром, и раздал их. Из холодильника он принес кувшин следяным чаем («Еще холодный», — сказал он) и положил коту остатки сырогогамбургера.

— Он этого заслуживает. — В голосе слышались извиняющиесянотки. — А кроме того, с отключенным электричеством мясо быстро протухнет.

На стене висел телефонный аппарат. Клай снял трубку,исключительно для проформы, на этот раз не услышал даже непрерывного гудка.Телефонная линия была мертва, как… ну, как женщина во «властном костюме», рядомс парком Бостон Коммон. Он сел и принялся за сандвич. Проголодался, но желанияесть не было.

Алиса положила свой на стол, откусив три раза.

— Не могу. Сейчас не могу. Наверное, слишком устала. Хочупойти спать. И хочу избавиться от этого платья. Полагаю, помыться мне не удастся,во всяком случае, как следует, но я готова на все, лишь бы выбросить этогребаное платье. Оно воняет потом и кровью. — Она вертанула кроссовку, котораязакружилась рядом с мятой бумагой, на которой лежал ее едва начатый сандвич. —И оно пахнет моей матерью. Ее духами.

Какое-то мгновение все молчали. Клай просто потерял дарречи. Представил себе Алису, скинувшую с себя платье, в белых трусиках ибюстгальтере, с широко раскрытыми, вылезающими из орбит глазами, придающими ейсходство с бумажной куклой. Воображение художника, всегда точное в деталях ивсегда готовое услужить, добавило бирки — полоски бумаги[45] на плечах и нижнейчасти ног. «Картинка» получилась шокирующей не из-за сексуальности, а в силу ееотсутствия. Вдалеке, шум едва донесся до них, что-то взорвалось.

Том нарушил молчание, за что Клай мог его толькопоблагодарить:

— Готов спорить, одна пара моих джинсов отлично тебеподойдет, если ты подвернешь штанины на манер манжет. — Он встал. — Знаешь, ядумаю, ты будешь даже очень изящно в них смотреться, как Гек Финн в спектакле«Большая река», поставленном в женской школе. Пойдем наверх. Я приготовлю тебеодежду на утро, а потом отправлю тебя в спальню для гостей. Пижам у менядостаточно, просто море пижам. Тебе нужен «Коулман»?

— Я… думаю, фонарика хватит. Так я могу идти спать?

— Да. — Он взял один фонарик себе, второй передал Алисе.Похоже, хотел что-то сказать насчет маленькой кроссовки, когда она забрала еесо стола, но передумал. Сказал другое: — Ты сможешь и помыться. Воды много небудет, но сколько-то из кранов вытечет даже с отключенным электричеством. Яуверен, мы можем позволить себе набрать раковину воды. — Поверх ее головы онпосмотрел на Клая. — В подвале у меня всегда ящик с питьевой водой, так что отжажды мы не умрем.

Клай кивнул.

— Спокойной ночи, Алиса.

— И тебе того же, — рассеянно ответила она, потом добавила,еще более рассеянно: — Приятно было с тобой познакомиться.

Том открыл перед ней дверь. Лучи фонарей заплясали вкоридоре. Потом дверь закрылась. Клай услышал их шаги на лестнице, потом надголовой. Услышал, как бежит вода. Ждал урчания воздуха в трубах, но водаперестала течь раньше. Раковину, сказал Том, столько воды она и получила.

Клай тоже был в пыли и крови, которые ему хотелось смыть(как и Тому, полагал он), но он предположил, что на первом этаже тоже естьванная, и если Том аккуратен во всем, а в этом, похоже, сомневаться неприходилось, то вода в унитазе наверняка будет чистой. И, разумеется, вода былаи в сливном бачке.

Рафер прыгнул Тому на колени и начал вылизывать лапы в беломсвете лампы Коулмана. Несмотря, на низкое шипение лампы, Клай слышал, какмурлычет кот. Для Рафа жизнь по-прежнему была медом.

Он подумал об Алисе, вращающей крошечную кроссовку, изадался вопросом, может ли пятнадцатилетняя девочка испытать нервный срыв.

— Не глупи, — сказал он коту. — Конечно же, может. Такоеслучается постоянно. На эту тему каждую-неделю снимают фильм.

Рафер смотрел на него, зелеными, мудрыми глазами и.продолжал вылизывать лапу. «Скажи мне больше, — вроде бы говорили эти глаза. —Тебя, били, когда ты был р-р-ребенком? У тебя возникали сексуальные мысли отвоей матер-р-ри?»

Оно пахнет моей матерью. Ее духами.

Алиса — бумажная кукла с бирками па плечах и ногах.

«Не говор-р-ри ер-р-рунду, — казалось, читал он в зеленыхглазах Рафера. — Бир-р-рки на одежде, не на куклах. Что ты за художник?»

— Безработный художник, — ответил он. — А теперь заткнись,хорошо? — Он закрыл глаза, но от этого стало только хуже. Теперь зеленые глазаРафера, лишившись тела, плавали в темноте, как глаза Чеширского кота ЛьюисаКэрролла: «Мы тут все сумасшедшие, дорогая Алиса». И на ровное шипение лампыКоулмана по-прежнему накладывалось мурлыканье Рафера.

Том отсутствовал пятнадцать минут. Когда вернулся,бесцеремонно сбросил Рафа со своего стула и отхватил большущий кусок сандвича.

— Она спит, — сообщил Том. — Переоделась в мою пижаму, покая ждал в коридоре, а потом мы вместе выбросили платье в мусорное ведро. Думаю,она заснула через сорок секунд после того, как ее голова коснулась подушки.Выбросив платье, она подвела под днем черту, я в этом уверен. — Пауза. — Онодействительно ужасно пахло.