— И как скоро после этого у вашего отца случился приступ?

— Сейчас, дайте подумать… Где-то через полчаса или час.Прибежала Бренда, страшно испуганная. Сказала, что отцу стало плохо… Я… Ябросился с ней к старику. Но все это я уже рассказывал вам.

— Во время вашего предыдущего визита на половину отца вы незаходили в смежную с комнатой отца ванную?

— Вроде, нет. Нет… Точно, нет. А почему, собственно, вампришло в голову, что я…

Отец улыбнулся, встал и протянул Роджеру руку.

— Спасибо, мистер Леонидис. Вы очень помогли нам. Но выдолжны были рассказать нам все это раньше.

Дверь за Роджером закрылась. Я поднялся, подошел к столуотца и заглянул в лежащее на нем письмо.

— Это может быть и фальшивка, — с надеждой произнес Тавернер.

— Может быть, — согласился отец. — Но я так не думаю.Похоже, мы должны смириться с ситуацией. Старый Леонидис действительнособирался вызволять сына из беды. И живой Аристид помог бы фирме по поставкамбыстрей и эффективней, чем это сделает сам Роджер после смерти отца — особенносейчас, когда обнаружилась пропажа завещания и точная сумма унаследованныхРоджером денег неизвестна. Последнее означает задержку дел и дополнительныетрудности. А банкротство вот-вот произойдет. Нет, Тавернер, у Роджера Леонидисаи его жены не было причин желать смерти старика… Напротив…

Отец резко смолк, потом повторил задумчиво, как если быразмышляя над неожиданно пришедшей ему в голову мыслью:

— Напротив…

— О чем вы подумали, сэр? — поинтересовался Тавернер.

— Если бы Аристид Леонидис прожил еще хотя бы двадцатьчетыре часа, дела Роджера были бы в полном порядке. Но старик умер внезапно, втечение следующего часа.

— Хм. Вы думаете, кто-нибудь в доме желал разорения Роджера?— спросил Тавернер. — Имел в этом какой-то денежный интерес? Маловероятно.

— Каковы условия завещания? — спросил отец. — Кому жевсе-таки достаются деньги старого Леонидиса?

Тавернер раздраженно запыхтел.

— Вы же знаете этих юристов. От них никогда не добьешьсяпрямого ответа. Согласно предыдущему завещанию, составленному после женитьбы наБренде, последней остаются те же сто тысяч; пятьдесят тысяч — мисс де Хэвилэнд,а остальное делится пополам между Филипом и Роджером. Раз последнее завещаниене подписано, вероятно, в силу вступит старое. Но все это не так просто.Во-первых, самим фактом составления нового завещания старое аннулировано. Крометого, существуют свидетели, видевшие, как мистер Леонидис новое завещаниеподписывал. Представляете, какой шум поднимется, если завещание не найдется?Тогда, вероятно, его вдове достанется все или, по крайней мере, большая частьсостояния.

— Значит, пропажа завещания, скорей всего, выгодна Бренде?

— Да. Если тут кроется какой-то обман, то логичнее всегопредположить, что в нем замешана Бренда. А тут явно кроется какой-то обман, нобудь я проклят, если могу понять, как все это удалось провернуть!

Тогда я тоже никак не мог этого понять. Полагаю, все мыпроявили тогда невероятную тупость. И к тому же смотрели на дело совершенно нес той стороны.

После ухода Тавернера наступило молчание, потом я спросил:

— Па, а какие они, эти убийцы?

Старик задумчиво посмотрел на меня. Мы с ним так хорошопонимали друг друга, что он тут же догадался, какая именно мысль побудила менязадать этот вопрос. И ответил очень серьезно:

— Да. Сейчас все это чрезвычайно важно для тебя… Тыстолкнулся с преступлением вплотную и уже не можешь оставаться просто стороннимнаблюдателем.

Я всегда по-дилетантски интересовался наиболее заметнымиделами, которыми занимался уголовно-следственный отдел, но, как сказал отец,оставался при этом сторонним наблюдателем. Но сейчас — и София поняла этонамного быстрее меня — от расследования убийства зависело очень многое в моейжизни.

Старик продолжал:

— Не знаю, верно ли ты адресовал свой вопрос. Могупорекомендовать тебе побеседовать на эту тему с парочкой занудных психиатров,работающих у нас. У них наверняка на все припасен готовый ответ. Да и Тавернерможет снабдить тебя обширной информацией по этому вопросу. Но ты хочешь знать,что думаю по этому поводу лично я, исходя из своего опыта общения спреступниками?

— Вот именно, — благодарно сказал я.

— Какие бывают убийцы? Некоторые… — на лице отца появиласьмеланхолическая улыбка. — …Некоторые из них — исключительно приятные люди.

Наверное, вид у меня был несколько ошеломленный.

— О да, именно, — продолжал отец. — Приятные и вполнеобыкновенные люди — как ты, или я, или тот парень, с которым мы недавнобеседовали, Роджер Леонидис. Убийство, видишь ли, зачастую являетсяпреступлением дилетанта. О гангстерских делах я не говорю. Нередко создаетсявпечатление, что эти приятные и вполне обыкновенные люди совершали убийствопочти случайно: просто вдруг оказывались в какой-то экстремальной ситуации иличто-то позарез им было нужно: деньги, женщины, например, — и они убивали сцелью заполучить желаемое. У них не срабатывал тормоз, который срабатывает убольшинства людей. Ребенок, как ты знаешь, претворяет желание в действие безмалейших угрызений совести. Он сердится на своего котенка и говорит: «Я убьютебя», и бьет его по голове молотком. А потом долго и страшно страдает от того,что котенок больше не шевелится. Многие дети вытаскивают младших сестренок ибратишек из колясок и топят их — из чистой ревности. С возрастом они начинаютпонимать, что так поступать нельзя: ведь за этим последует наказание. Еще позжеони начинают чувствовать сердцем невозможность таких поступков. Но некоторыелюди, подозреваю, так и остаются нравственно незрелыми. Умом они понимают —убивать нельзя, но сердцем этого не чувствуют. В моей практике не было ниодного убийцы, который бы по-настоящему раскаивался в содеянном… Вероятно, этои есть Каинова печать. Убийцы стоят в стороне от рода людского, они «другие»…Да, убивать нельзя — но эта заповедь не для них: в их случае убийство былонеобходимо, жертва сама напросилась, в этом единственный выход…

— Как ты думаешь, мог ли кто-нибудь убить старого Леонидисапросто из ненависти?

— Из чистой ненависти? Нет, это маловероятно. — Отецвзглянул на меня с любопытством: — Под ненавистью ты, вероятно, имеешь в видудоведенную до высшей степени неприязнь. Но существует еще ненависть — ревность,которая развивается из любви и разочарования. Констанс Кент, по общемуутверждению, очень любила своего младшего брата, которого убила. Нопо-видимому, она хотела, чтобы предназначаемые ему любовь и нежность былиобращены только на нее. Думаю, люди гораздо чаще убивают тех, кого любят,нежели тех, кого ненавидят. Потому что только те, кого любишь, могут сделатьтвою жизнь по-настоящему невыносимой. Но всех этих рассуждений тебенедостаточно, да? — продолжал отец. — Ты хотел бы получить от меня некийуниверсальный опознавательный знак, по которому смог бы безошибочно узнатьубийцу среди явно нормальных и приятных людей?