Продемонстрировав великолепное стратегическое чутье, девочкапродолжала молчать.

— Вкусное яблоко? — спросил я.

На этот раз Джозефина решила снизойти до ответа. Последнийсостоял из одного слова:

— Червивое.

— Жаль, — сказал я. — Я не люблю червивые яблоки.

— Никто не любит, — презрительно заметила Джозефина.

— Почему ты не ответила мне, когда я поздоровался?

— Не хотела.

— Почему?

Джозефина отняла яблоко от лица, дабы обеспечить большуючеткость произношения.

— Вы пошли и нафискалили полиции.

— О! — Я несколько растерялся. — Ты имеешь в виду… О…

— О дяде Роджере.

— Но, Джозефина, уже все в порядке — поспешно заверил я ее.— Все в полном порядке. Полицейские знают, что он не сделал ничего плохого…Джозефина метнула на меня злобный взгляд.

— Как вы глупы!

— Но почему?

— Я беспокоюсь вовсе не о дяде Роджере. Просто следственнуюработу нельзя вести таким образом. Разве вы не знаете, что полицейским ничегонельзя рассказывать до самого последнего момента?

— О, понимаю, — сказал я. — Я виноват. Я действительно оченьвиноват. — Естественно. — И добавила укоризненно: — А я вам верила.

Я сказал, что виноват, в третий раз, и Джозефина как будтонемного смягчилась. Она энергично куснула яблоко еще пару раз.

— Но полиция все равно выяснила бы это обстоятельство, —сказал я. — Ты… Я… Мы не смогли бы долго держать его в секрете.

— Вы имеете в виду скорое банкротство его фирмы?

Как всегда, Джозефина была прекрасно информирована.

— Да, думаю, дело кончится именно банкротством.

— Сегодня вечером состоится семейный совет по этому поводу,— сообщила Джозефина. — На нем будут присутствовать папа, мама, дядя Роджер итетя Эдит. Тетя Эдит собирается отдать дяде Роджеру свои деньги — правда, онаеще не получила наследства. А папа вряд ли станет помогать. Он говорит, еслиРоджер попал в переплет, то винить должен только себя самого. А мама и слышатьне желает ни о какой помощи Роджеру, так как хочет, чтобы папа вложил деньги вее «Эдит Томпсон». Вы знаете что-нибудь про Эдит Томпсон? Она была замужем, ноне любила своего мужа, а любила молодого человека по имени Байуотерс, которыйоднажды увязался за этим мужем после спектакля и ударил его ножом в спину.

Я еще раз подивился необычной направленности интересов иполноте познаний маленькой Джозефины, а также драматическому чутью, котороепозволяло ей изложить все волнующие факты истории буквально в двух словах. — Насловах-то все гладко получается, — сказала Джозефина. — Но думаю, спектакльпровалится, как и «Иезавель». — Девочка вздохнула. — Интересно все-таки знать,почему псы не съели кисти ее рук.

— Джозефина, — сказал я. — Ты говорила, что знаешь почтинаверняка, кто является убийцей?

— Ну.

— И кто же?

Джозефина одарила меня презрительным взглядом.

— Понимаю, — сказал я. — В самый последний момент? И дажеесли я пообещаю ничего не говорить инспектору Тавернеру?

— Мне нужно собрать еще некоторые улики, — сказалаДжозефина. — И в любом случае, — добавила она, швыряя огрызок яблока в пруд, —вам я не скажу. Если вы вообще тянете в этой истории на какую-то роль — тотолько на роль Ватсона.

Я проглотил это оскорбление.

— О'кей, — сказал я. — Я Ватсон. Но даже Ватсонупредоставлялись исходные данные.

— Чего-чего? — Факты. А он из них выводил разные ошибочныезаключения. Несколько мгновений Джозефина боролась с соблазном. Потомотрицательно потрясла головой:

— Нет. — И добавила: — И вообще, я не особо увлекаюсьШерлоком Холмсом. Он ужасно устарел. Представляете, в то время ездили в кэбах?

— А что эти письма? — спросил я.

— Какие письма?

— Письма, которые, как ты говорила, Лоуренс Браун и Брендапишут друг другу.

— Я это придумала, — сказала Джозефина.

— Я тебе не верю.

— Да. Придумала. Я часто придумываю всякую всячину.Развлекаюсь таким образом.

Я уставился на нее. Она уставилась на меня.

— Послушай, Джозефина. У меня есть один знакомый, которыйработает в Британском музее. Он знает все-все про Библию. Если я у него узнаю,почему собаки не съели кисти рук Иезавели, ты расскажешь мне о письмах?

На этот раз Джозефина заколебалась по-настоящему.

Где-то поблизости громко треснула сухая ветка. НаконецДжозефина решительно произнесла:

— Нет, не расскажу.

Я вынужден был смириться с поражением. Несколько запоздало явспомнил совет отца.

— Ну ладно, — сказал я. — Все это всего лишь игра. Конечно,ты просто ничего не знаешь.

Джозефина яростно сверкнула на меня глазами, но не поддаласьискушению.

Я поднялся со скамейки.

— Мне надо идти искать Софию. Пойдем.

— Я останусь здесь, — сказала Джозефина.

— Нет, не останешься. Ты пойдешь со мной.

Я бесцеремонно поднял ее и поставил на ноги. Девочка,казалось, удивилась и хотела было запротестовать, но сдержалась — отчасти,несомненно, потому, что была не прочь понаблюдать за реакцией домашних на моепоявление.

В тот момент я и сам не смог бы объяснить, почему настаиваюна том, чтобы Джозефина непременно пошла со мной. Я понял это только когда мыуже входили в дом.

Меня насторожил резкий треск сухой ветки.

Из большой гостиной доносился приглушенный шум голосов. Япоколебался, но прошел мимо и, повинуясь какому-то импульсу, открыл дверь,ведущую на половину слуг, и оказался в темном коридоре. Внезапно одна извыходящих в коридор дверей распахнулась, и в освещенном проеме появилась полнаяпожилая женщина в белоснежном накрахмаленном фартуке. При виде нее у меня сразуже возникло чувство покоя и уверенности, какое всегда возникает в присутствиистарой доброй няни. Мне тридцать пять, но внезапно я ощутил себя четырехлетниммальчиком, надежно защищенным от всех невзгод. Нэнни никогда раньше меня невидела, но сразу же сказала: