что это не считается. С другой стороны, она хотела уйти, кажется, я мысленно жму плечами и доедаю персик. Наверное, она бы мной сейчас гордилась. В конце концов, высшее счастье королевы и принцессы состоит в том, чтобы так разъединить внутреннее и внешнее, чтоб они вовсе перестали соотноситься и таким образом внутреннее оказалось в безопасности.

В первые дни после подвала он боялся улицы, и Катрин чуть ли не силой вытаскивала его в дворцовый сад и парк.

— Давай, пошли, пошли, что, сложно пять шагов сделать?

Шандора шатало. Он жмурился на солнце и на тучи, всё время мёрз и норовил уплыть обратно в сон.

— Да что ты… — ругалась Катрин, то поддерживая его, то вздёргивая за рубашку вверх, — как барышня какая обморочная, честное слово.

— Вам нельзя… вы… лучше вернуть меня обратно, понимаете?

— Да что ты говоришь!

Она злилась, но не отпускала ни рубашки его, ни рук; злилась, но вздёргивала его на ноги снова и снова; злилась, но почему-то не возвращала в подвал, хотя всего-то было дела — дождаться, пока уснёт, и положить обратно на алтарь. Мало ли может пригрезиться человеку?

Они прошли очередные два шага, Шандор для ясности прикусил себе язык и сделал ещё третий и четвёртый и всё-таки сел на траву, пока не пришлось падать. Ноги подкашивались, тело казалось длинным и чужим, тёмное от туч небо как будто угрожало опуститься и всё расплющить.

Катрин цокнула языком, дёрнула за рубашку и вдруг села рядом, взяла его за подбородок.

— Хоть глаза-то ты в состоянии открыть?

Шандор открыл, конечно, хотя прямо смотреть тоже было страшно. Прямо было лицо Катрин с глазами ясными, как удар наотмашь. Он всё же попытался отодвинуться, но Катрин не дала.

— Ты дом свой помнишь?

Это грозило падением в темноту и во что-то ещё, во сто крат худшее, и Шандор потряс головой. Катрин выпустила его подбородок, но тут же поймала затылок — не отвернуться.

— Твой отец попытался тебя спрятать, вот и всё. Чтоб ты рос в радости, а не так, как вышло. Я бы на твоём месте встала с травы и сделала ещё шаг и ещё.

— Я не помню отца, — Шандор сперва сказал, а уж потом понял, что это правда так, — хорошие воспоминания вымываются первыми. Меня предупреждали быть поосторожней. Боюсь, что изменения необратимы.

Катрин влепила ему пощёчину.

— Так я тебе портреты покажу, — она почти шипела, и из-за её глаз Шандору казалось, что он падает вниз, во тьму, и наверх, в небо, одновременно. — Портреты покажу. Всё расскажу. Легко ссылаться на необратимость, каждый может. Человек для тебя всю жизнь отринул, всё перевернул, а ты теперь вот так легко его забыл?

Шандор держался за щеку, как будто мог надеяться поймать чужую руку.

— Вы такая красивая.

— Да это тут при чём?

Самое важное происходило незаметно. Однажды утром, когда они с Катрин, как обычно, гуляли по парку, она споткнулась — и влетела бы носом в гравий, если б Шандор её не подхватил. Тут же смутился, отдёрнул руки, тем более что её были голые выше локтя, а он так вцепился, что, наверное, синяки остались бы, — но Катрин не сердилась, кивнула, будто так всё и было задумано:

— Видишь? Не уронил же. Сильный мальчик.

Она взглянула на отметины от его пальцев и потёрла с рассеянным видом.

— Скоро тебе придётся защищать моего сына, — напомнила, как о чём-то решённом и обыденном, — ешь, пожалуйста, вдоволь за обедом. Он тоже сильный мальчик и совершенно точно попытается тебя избить.

— Мне защищаться?

— Ты его явно избалуешь, — она вздохнула, будто не столько жалела, сколько злилась, — но, может, в этом правда что-то есть. Может, любви ему и не хватает.

— А вы не любите своих детей?

— Нет, ну дурак, — она щёлкнула его по носу, но несильно, — кто же такое спрашивает напрямую. Не люблю, — она поморщилась, — и мужа не люблю.

— А зачем же тогда…

— Ой, будто ты не знаешь. Любовь учитывают-то в последнюю очередь, если учитывают. Решили, я буду хорошей партией. Ну вот, я стала.

— Кто решает такие вещи?

— Надоел мне.

Катрин щурилась в небо. Там летали соколы.

— Эй, льдистая.

Голос шёл будто бы из ниоткуда, и Шандор отшатнулся, заозирался, зато Катрин даже не вздрогнула, только на миг сильнее сжала его руку. Поправила:

— Ледяная.

— До ледяной тебе ещё расти, — отмахнулись из ниоткуда, и Шандор зажмурился, а когда открыл глаза, на дорожке перед ними стоял парень с пышными светлыми волосами, взбитыми и уложенными, как сливки на торте. Его белая шуба волочилась по земле и почему-то оставляла мокрый след. Сам парень был сухим, и улыбался, и держал в правой руке бокал с зелёной жижей. — Ты, говорят, тут одного из нас спасла?

Он сощурился на Шандора, наклонил голову влево, вправо, посмотрел сквозь бокал.

— Не-а, не похож. Но ты б хоть познакомила.

— Как ты вообще пробрался в сад?

— А, не проблема, — он махнул рукой, — какая-то прапрапра меня пускала.

— Но сейчас здесь живёт уже не она.

— Один раз пригласили — всегда рады, — он подмигнул и отсалютовал бокалом. От души отхлебнул, но жидкости не убавилось.

— Шандор, знакомься, это Илвес, король рек и озёр, — скепсисом в голосе Катрин можно было превращать молоко в простоквашу. — Илвес, а это Шандор, наш будущий маг.

— Я знаю. — Илвес пристроился с другой стороны от Катрин, попытался взять её под ручку и получил локтем под рёбра, хоть и недостаточно сильно. — Ух, ну и шума было, когда его выбрали. Мы же до этого свои ходы всё пропускали, пропускали, а тут на тебе.

— Доволен выбором?

— Ну как тебе сказать, — Илвес ещё раз оглядел Шандора снизу вверх и обратно, и тот не сразу даже опознал, что чернота в груди на сей раз — злость. — Какой-то он нерадостный.

— А это от перспектив. — Катрин ткнула и Шандора под рёбра, чтобы он не горбился, и впервые посмотрела на Илвеса прямо: — Сына моего зачем было избирать?

— Ну, чтобы ты вот этого спасла, — Илвес пожал плечами, — мир так и так в труху, можно рискнуть.

— Всё-таки кончится?

— Ну да. — Илвес взболтал жидкость в бокале, и в волосах у него вырос вдруг цветок кувшинки. — Были сомнения?

— Ой, всё, не начинай.

— Зачем тогда я должен учить твоего сына, если мир всё равно испортится?

— Ой, в пику Арчибальду, — рядом с этим Илвесом Катрин как будто и сама делалась слегка пьяной, — на радость мне. Ну не на радость, в долг. Тоже не то. Как это называется? Из благодарности. Он же не виноват, что я не люблю.

Илвес свистнул сквозь зубы, и один из соколов на ровном месте заложил крутую петлю. Тут Шандор всё-таки с ним заговорил:

— Не надо, у него голова кружится.

— В смысле кружится, он же птица?

— Ну и что. Он же не ожидал, что ты так сделаешь.

Илвес свистнул ещё раз, посмотрел на лицо Шандора и расхохотался.

— Ты вообще нормальный или нет?

Обычно Марика кричала, и это означало –— всё в порядке. Но сейчас она спрашивала ровно, опасным тихим голосом, почти шептала.

— Ты что тут бегаешь, пока Шандор восстанавливается?

— Чего он делает?

— А, он не рассказал, — Марика выдохнула, сдувая прядь со лба. — Сегодня ему было очень плохо, теперь он спит как убитый. Но если проснётся, потом проспит ещё в два раза дольше. Нечего его трогать, понимаешь?

— Нет, он просил не шуметь, — ответил Ирвин честно. — Но я забыл.

— Ты вечно забываешь, — она всё ещё злилась, но по крайней мере выпрямилась и больше не держала за плечо и не смотрела в глаза. — А ну пошли на кухню.

— Зачем?

— Быстро, я сказала.

Ещё и подтолкнула его в спину. Можно было сказать «ты мне не учитель», но вряд ли бы на Марику это подействовало.

— Пошли, поможешь делать ужин. Нечего тут бегать.

— Вообще-то у меня свободный день.

— Свободный день у тех, кто