убрал в комнате. Ты ж говоришь, что взрослый? Что это за позорище?

И Ирвину пришлось: нарезать перцы («как не знаешь, что делать с серединкой?»), срезать шкурки у огурцов («горькие, сволочи»), тушить на сковородке помидоры и делать боги знают что ещё. Марика растёрла в пальцах листья сельдерея, и кухню заполнил тот самый запах общего обеда, который Ирвин так любил и о котором ни за что не рассказал бы.

— А разве королю пристала кухня?

— Королю всё пристало, что полезно. — Марика шинковала овощи так быстро, что Ирвин всерьёз опасался за её пальцы. — Вот Шандор знаешь как готовит? Закачаешься.

— Но Шандор не король.

— А ты думаешь, он не стал бы им? — Марика ссыпала в миску мелко нарезанные стебли сельдерея. — Если бы захотел? Ой, Ирвин, Ирвин.

— Но это я король!

— По крови да. — Марика ухитрялась следить за двумя сковородками и одной кастрюлей и ещё шинковать листья салата. — А по праву — как посмотреть. Не переоценивай. Кто, кто так режет огурцы, ты на них смотришь вообще?

Она стащила с доски самый грубый кусок огурца и сунула в рот:

— Ты этого не видел.

— Можно я сбегаю погулять хотя бы вечером?

— А комната сама себя уберёт?

Ирвин заработал ножом в два раза яростнее, и Марика смягчилась:

— Ладно, но чтобы завтра был порядок.

Когда он будет его наводить? Прочитай это, перескажи то, двигайся эдак, действуй так, достань апельсин сам!

— Я хочу, чтобы было весело.

— А тебе грустно?

Ирвин не знал, как ей объяснить. Молча доделал салат (и не первый раз он готовил, Шандор приучал), молча утащил со сковородки кусок тушёного мяса и всё-таки сказал спасибо, потому что мясо было вкусное. Хотелось пойти посмотреть на Шандора, но вдруг бы тот проснулся. А гулять…

Ноги сами вынесли его к реке. Вообще-то до реки идти было день и ещё чуть-чуть — пока дойдёшь до опушки, потом вдоль неё, потом по тропке и ещё взобраться в гору, спуститься с горы, перейти овраг и вот тогда выйдешь на поле, а уж там — река. Но иногда мир словно бы ему подыгрывал — реку Ирвин любил и рад был оказаться рядом в странный вечер. Почему-то она называлась Пьяной, хотя ничуть не пенилась, текла спокойно — Ирвин раньше мог часами разглядывать камни и ветки на дне. Зимой она не замерзала. Ирвин принёс с собой фонарь и сел на берегу, прямо на снег. Когда куртка промокнет, он пойдёт домой. Ирвин смотрел в тёмную воду, а она будто бы смотрела на него. Свет фонаря дробился на дне, как будто там тоже светили фонари, десятки их. Чёрное с жёлтым. Чёрное и золотое. Когда-нибудь Шандор научит его сотворять огонь.

Берег был пуст — только лес вдали. Они всегда жили в пустынных местах, хоть пару раз Шандор и показывал ему город. Ирвин обожал рынки — там можно было орать и никто не слышал, потому что все вокруг орали тоже. Там были разноцветные флажки, глиняные свистульки в виде рыб, яблоки в карамели — правда, доесть Ирвин так и не смог, слишком уж сладко. Пришлось потом, в лесу, неловко угощать зайца, который дёргал носом и страшно спешил.

Иногда Ирвин хотел перебраться в город, но Шандор говорил, что ещё рано, а без него Ирвину всё равно бы стало скучно. Но волынки! Свистульки! Фейерверки! Даже вонючие мясные ряды с мухами и смуглыми смурными женщинами за прилавками! Он хотел кашлять от вони, он хотел в порт, в бордель, в толпу на казни — куда угодно, где много народу и есть на что посмотреть! Чем он виноват, почему он вообще должен скрываться? Шандор говорил: вырастешь — покажу тебе дворец. Но Ирвин уже вырос, разве нет? И он не хотел во дворец, а хотел в город, в толпу, и пихаться там локтями, пока не упадёт с ног. Нет, Шандор отличный, да и Марика тоже ничего, но как же он хотел видеть ещё людей. Не издалека. Ирвин ныл бы об этом каждый день, но Шандор сказал:

— А я вот рос совсем один, — и почему-то после этого скулить не получилось.

Огоньки в воде замигали. Ирвин вскочил и подхватил фонарь, но огоньки не унимались. Будто бы с каждым движением Ирвиновых век огоньки подплывали ближе к поверхности. А потом он услышал женский смех. Снова моргнул — и на том берегу показался женский силуэт. Ирвин шагнул от воды назад и зажмурился крепче крепкого. Смех прыгал по воде, раскатывался брызгами. Не открывая глаз, Ирвин услышал:

— Смотрите, он нас видит, сёстры, видит!

— Айда к нему!

— Какой красивый мальчик!

Потом был плеск, как будто кто-то прыгнул в воду, потом Ирвин почувствовал на шее ледяные руки, заорал, шарахнулся, упал на снег, почувствовал рядом чужое дыхание — пахло вишнями и спиртом, — а потом мужской голос произнёс:

— Э, всё, хорош, хорош, дети мои, а ну оставьте его, человек не догоняет.

И Ирвин распахнул глаза. Он сидел на снегу, а вокруг на невесть откуда взявшихся пеньках и брёвнах расселись девушки с венками на головах и в роскошных мокрых шубах. Кто-то из них всё ещё смеялся, и смех этот был — будто тебе провели по щеке щекотной кисточкой для румян. Прямо над Ирвином возвышался парень — со светлой шевелюрой, в распахнутой шубе, с бокалом в руке. Почему-то бокалы, фляжки и бутылки были почти у всех.

— Эм, — сказал Ирвин, — здравствуйте, русалки.

Чему его Шандор научил, так это вежливости в странных ситуациях.

— И тебе здравствуй. — Парень в шубе плюхнулся рядом с ним и хлопнул по плечу так, что Ирвин закашлялся, а питьё в бокале парня выплеснулось на снег. — Мы, это самое, речной народ, во. Приходим веселить тех, кто в печали.

Тут только Ирвин заметил блеск хвостов. Они были: тускло-зелёные, тускло-коричневые, серебряные. Виднелись из-под шуб. У парня никакого хвоста не было.

— Привет, речной народ. — Ирвин попробовал незаметно отряхнуть куртку от снега. — Рад этой ночной встрече. Я король.

— Да ну? — Парень оглядел его и фыркнул. — Ты что-то смахиваешь на ребёнка, а не на короля.

— А ты, а у тебя… у вас хвоста нет!

Парень фыркнул, расхохотался и свободной от бокала рукой отвесил Ирвину подзатыльник.

— Что ты делаешь!

— А потому что невежливо указывать людям на их недостатки. — Парень качнул головой, волосы лезли ему в глаза. — Я так-то тоже король рек. Могу с хвостом, могу без хвоста, как хочу — так и выхожу. Вот девочкам с ногами долго не с руки. Хочешь? — Он протянул почти пустой бокал. — А, нет, там мало осталось. Народ, киньте фляжку.

Ирвин почувствовал тот самый запах пьяной вишни и отхлебнул глоток.

— Я правда король.

— Да не вопрос, знаем. — Парень протянул руку и на сей раз взъерошил ему волосы. — Меня Илвес зовут, а тебя как?

— Ирвин. — Русалки перешёптывались, кивали одна другой, указывали на Ирвина пальцами. Он сунул фляжку Илвесу: — Спасибо.

Кувшинки в венках покрывались инеем. Илвес приобнял Ирвина за плечи, прислонил к себе. Тот отстранился. Кто-то из русалок закурил трубку, и дым поплыл в морозном воздухе. Вода на шубах никак не превращалась в лёд. Тихие огоньки без всякой оправы мигали на снегу.

— Не хочешь, что ли, послушать, как мы поём? Девкам приятно будет. Не боись, на дно не утянем.

— А обычно утягиваете?

— Да не. — Илвес залпом допил остаток из бокала и швырнул тот в воду. — Ну только если довести. Нам и так весело. А ты чего грустишь, что аж нам слышно?

— Я хочу в город.

— А что не пойдёшь?

— Шандор не хочет.

Илвес как раз отпил из фляжки и подавился так, что пена пошла носом. Пару минут он хватал воздух ртом, пока одна из русалок, с тускло-коричневым хвостом, не шлёпнула его по спине обоими плавниками сразу.

— Вот спасибо, милая. — Илвес кое-как отдышался и поставил фляжку на снег. — То есть ты с ним живёшь? И ещё жив?

Он поднял Ирвинову руку за рукав куртки, повертел, будто та была отдельный предмет.

— Ничего не пойму.