– Я только хочу привлечь вас к нашему делу.

Атэ покачал головой.

– Вряд ли я смогу быть вам более полезен, чем сейчас.

– Хорошо. Отвечая на ваш вопрос, могу обещать: магессе ничего не будет грозить, если она согласится сотрудничать.

Атэ покрутил в руках бокал. Вино больше не казалось чьей-то кровью. Теперь, вдали от огня, оно было черным, как мрак подземелья.

– А если не будет? Она ведь ничем не обязана вам.

– Как вам не был обязан доктор Стравес, которого вчера выловили в реке.

Атэ поёжился.

– Тут вы не правы. Я давно не убиваю тех, кто никому не причинил вреда.

– По-вашему, эта отступница – невиновна?

– Она сполна отплатила за те немногие злодеяния, что успела совершить.

– Кто назначил вас судьёй?

– Моя совесть, магистр. Но она хотя бы тянется к справедливости. Ваша же давно иссохла. Оттого мне и страшно, когда вы рассуждаете об Атекс Нотис. Да, я читал эту книгу. Её, должно быть, писал человек, который жил на луне. Это понятно и вам, и мне.

– Значит, вы признаёте, что нельзя прожить жизнь святым?

– Безусловно. И понимаю ваши мотивы. Но меня не интересует Орден Света. Я хочу знать, будет ли жива девушка, которой я обещал защиту. Заметьте, я еще не начал спорить с вами, а вы уже стали меня переубеждать и ставить условия. Я понял: вы будете пытать её и, возможно, убьёте, если она окажется бесполезна. Что ж, тогда, по крайней мере, позвольте мне поговорить с ней. И если у меня получится убедить её сотрудничать, я отдам её вам.

– У вас есть сутки, – сказал магистр после паузы, – затем я заберу её сам.

Выйдя из ратуши, Атэ торопливо расстегнул ворот рубашки. Ему было душно. Он медленно пошёл вдоль улицы в сторону берега. Атэ не мог объяснить того иррационального отвращения, которое испытывал по отношению к идее Артария. Ещё три дня назад он не посмел бы так откровенно хамить своему благодетелю – ведь Артарий дал его жизни новый смысл. Впрочем, кому он лгал… Он бы и сегодня мог быть куда вежливее, если бы не проклятые сны, которые терзали Атэ уже не первую ночь. Он боялся даже представить себе, как Рэна могла существовать в этой тьме изо дня в день, без надежды на свободу.

Рэна… Артарий дал ему сутки. Так мало… И так много. Атэ совершенно четко понимал, что произойдет, когда они закончатся. Давить на Рэну, вынуждая её добровольно пойти в руки к Артарию, он не мог. А раз магесса сама не явится во Дворец правосудия, то за ней, как и сказал магистр, придут. И в этом случае стоять в стороне Атэ не собирался ни минуты. Чем это могло кончится для него, было предельно ясно. А значит, следовало снять с души все, что висело на ней старыми невыплаченными долгами. И позаботиться о тех, кто был ему дорог.

Для начала Лана. Да.

Ведьмак добрался до стойла, взял коня, и вскоре тот уже рысил в сторону дома, который в течение последних лет Атэ привык считать своим. Лана его появлению удивилась. И, похоже, обрадовалась. Надежда, которая сверкнула в ее зрачках ударила Атэ больнее, чем он мог ожидать. Начать разговор стало ещё сложнее. Он мялся, отводил глаза, но потом, когда Карти уже убрала со стола, все же заговорил.

– Я должен тебе сказать… Я уеду. Должен уехать. Оживление слетело с лица Ланы последним осенним листом.

– Уедешь… Прямо сейчас? Или… утром?

– Сейчас. Так надо. Дело, которым я занят…

– Дело…

– Лана!

Она будто не слышала его.

– А я? Я снова должна буду ждать?

– Лана, будет слишком опасно, если я…

Она решительно взмахнула рукой, прерывая его.

– Я ждала тебя с войны, Атэ. Знаешь, как было страшно? Когда всё кругом горело, а мы с Карти сидели взаперти и не знали, открывать дверь на стук или нет: ведь там могли быть тёмные – а мог быть ты. Я ждала тебя, когда ты выбирал между жизнью и итой. Потому что думала, что жизнь – это я. Ты думаешь, я такая добрая, что стала бы носить припарки и менять бельё другим? Кому-то, кроме тебя? Нет. Я любила тебя. Но когда ты разделался со своей самой большой страстью, что получила я? Я осталась ждать, пока ты искупал свою призрачную вину перед всем миром. Перед всем миром, Атэ, а как насчёт меня? Мне было одиннадцать, когда наши судьбы связали помолвкой, и я не жалела. Я думала, что мне достался самый лучший на свете жених. Но ожидание началось даже раньше, чем мы обвенчались, и оно не кончается до сих пор. Сначала я ждала твоей любви, потом просто тебя. Я старею. Мне уже тридцать, а у меня нет никого. Ни детей, ни подруг. Ни тебя… Но ты по-прежнему заставляешь меня ждать. Чего?

– Лана…

Атэ вновь попытался заговорить. Попытался сказать, как много значит для него это ожидание. Как это важно – знать, что тебя ждут. Но лицо её заледенело. И то, что так легко получалось говорить чужим, незнакомым женщинам, утешая и уговаривая, сказать Лане он попросту не мог. Атэ помнил всё, чём она говорила. Помнил совсем еще юную девчонку с широкой улыбкой и озорными глазами. Помнил, как Лана льнула к его плечу и тянула за собой. Он помнил исхудавшее лицо молодой женщины, повисшей у него на шее после войны. Почти родное, но всё равно – не любимое. И именно в этом была суть. Он не любил свою жену. Долгое время Атэ думал, что просто не способен на сильные чувства. Но теперь, когда в его жизни появилась Рэна…

Атэ опустил лицо в ладони. Лана стояла над ним и, как всегда, ждала.

– Я останусь, если ты хочешь… – сказал он медленно, – до утра.

– До утра, – повторила она.

– Я должен закончить дело.

– Опять это слово – дело!

– Лана…

– Закончить одно дело… И ещё одно, и ещё… А я останусь ждать, когда ты, наконец, состаришься настолько, что не сможешь завершить больше ни одного. Если ты вообще состаришься, а не умрёшь на работе. И тогда – может быть – мне достанется развалина, оставшаяся от твоего тела, за которой я буду ухаживать, пока не состарюсь сама. Убери руки, Атэ, и посмотри на меня.

Голос Ланы был холоден и строг. Атэ послушно опустил ладони и встретил твёрдый, незнакомый взгляд.

– Если ты уйдёшь сейчас, то больше не приходи. Я не говорю дважды, ты знаешь. Я подам прошение императору. Я не возьму ничего твоего, но и ты оставь меня в покое. Я хочу жить, а не ждать остаток своих дней. Прости.

Атэ смотрел на нее несколько секунд, пытаясь запечатлеть в памяти это прекрасное лицо. Родное, но при этом уже такое далекое. Лана, как всегда, сделала для него больше, чем он мог надеяться. Больше, чем он сам когда-нибудь делал для нее… Она с хирургической точностью и решимостью солдата отсекла Атэ от своей жизни. Решение было принято. Путь назад отрезан. Мосты сожжены. Атэ испытал острое чувство потери… И не менее острое ощущение наконец-то полученной свободы.