– Томатный сок! – завопила она. – Принесите томатный сок!

Я пошел на эстраду, и мы приготовились. Нам и раньшеслучалось играть на таких вечерах – это ведь была обычная практика; и, когдаоткрылись двери, мы вдарили рэгтайм на тему «Свадебного марша», – я сам делаларанжировку. Вы можете сказать, что это смахивает на безалкогольный коктейль, ия не буду спорить, но публика заглатывала наш марш на всех празднествах, издесь эффект был тот же. Гости захлопали, завопили, засвистели, а потом началитрепаться. Но я заметил, что некоторые по-прежнему отбивали ногой такт. Мы былив форме, и вечер, кажется, намечался удачный. Чего только не болтают обирландцах и в общем-то не зря, но, черт возьми, коли уж выдался случайповеселиться, – они его не упустят!

И все-таки честно признаюсь: когда вошли жених изарумянившаяся невеста, я едва не запорол первый же номер. Сколлей, в визитке иполосатых брюках, кинул на меня тяжелый взгляд, и не думайте, что я этого незаметил. Я продолжал играть с серьезной миной, и мои ребята тоже – никто ниразу не лажанулся. На наше счастье. Публика, которая почти сплошь состояла изсколлеевских головорезов и их подруг, была, видно, уже ученая. Как же, они ведьнаблюдали венчание. И то по залу прокатился этакий легкий шумок.

Вы слыхали про Джека Спрэта и его жену? Так эти выглядели восто раз хуже. Сколлей почти потерял свою рыжую шевелюру, но у его сестры волосыбыли в целости, длинные и кудрявые. Однако вовсе не того приятного золотистогооттенка, какой вы можете себе вообразить. А как у аборигенов графства Корк –цвета спелой морковки и все мелко закрученные, точно пружинки из матраца. Лицоу нее от природы было молочно-белое, хотя ручаться трудно – столько на немвысыпало веснушек. И ее-то Сколлей назвал толстухой? Мать моя, да он с таким жеуспехом мог бы ляпнуть, что «Мэйси» – мелкая лавчонка. Это былаженщина-динозавр – ей-богу, она потянула бы фунтов на триста пятьдесят. Все унее ушло в грудь, и в бедра, и в зад, как обычно бывает у толстых девиц: то,что должно соблазнять, становится уродливым и даже пугает. У некоторыхтолстушек видишь трогательно симпатичные личики, но у сестры Сколлея и того небыло. Слишком близко посажены глаза, рот до ушей, да еще лопоухая. И веснушкиэти. Даже сбрось они лишний жир, все равно от такой вывески мухи бы на летудохли.

Но одно это не вызывало бы смеха, разве что у каких-нибудьнедоумков или любителей поиздеваться. Картину дополнял женишок, Рико, и вот тутуж так разбирало, что только волю дай – все бы животики надорвали. Нацепи емуцилиндр, он и то не достал бы до середины ее мощного корпуса. На вид в нем былофунтов девяносто, если намочить хорошенько. Худой как щепка, а физиономиятемно-оливковая. Он озирался с нервной улыбкой, и зубы его были похожи нагнилой забор в чикагской подворотне.

Мы продолжали играть.

Сколлей гаркнул:

– Жених и невеста! Дай вам Бог счастья!

А коли Бог не даст, ясно говорил его нахмуренный лоб, так выто уже постараетесь – хотя бы сегодня.

Все одобрительно загалдели и захлопали. Под конец номера мысыграли туш, и это тоже вызвало взрыв аплодисментов. Сестренка Сколлеяулыбнулась. Да, роток у нее был что надо. Рико глупо ухмылялся.

Пока то да се, гости слонялись по залу, поедая бутерброды ссыром и ломтями холодного мяса и запивая их отличным шотландским виски-контрабандным товаром Сколлея. Я сам в перерывах между номерами три разапропустил по глоточку, и Томми Ингландер был посрамлен.

Сколлей вроде бы тоже повеселел – во всяком случае на вид.

Один раз он подрулил к эстраде и сказал: «Нормально играете,ребята». Услышать это от такого ценителя музыки было очень даже приятно.

Перед тем как усесться за стол, к нам подошла Моринсобственной персоной. Вблизи она была еще страшней, и белое платье (этойшелковой упаковки хватило бы на десяток простыне) ни капли ее не красило. Моринспросила, можем ли мы сыграть «Розы Пикардии», как Ред Николс, и его «ПятьПенни», потому что, сказала она, это ее самая любимая песня. Что ж, она былатолстуха и дурнушка, но вела себя скромно, в отличие от всяких дешевых пижонов,тоже делавших нам заказы. Мы сыграли, хоть и не очень здорово. Но она все равномило нам улыбнулась, став при этом гораздо симпатичней, и даже похлопала.

По местам расселись около 6.15, и подручные мисс Гибсонвыкатили хавку. Гости накинулись на нее, как оголодавшие свиньи, что было,впрочем, не удивительно, а между делом успевали прикладываться к бутылке скрепким пойлом. Я не мог не смотреть, как ест Морин. Пытался отвести взгляд, номои глаза упорно возвращались обратно, точно не веря самим себе. Остальные тоженаворачивали вовсю, но по сравнению с ней казались старушками за чайнымстоликом. У нее уже не было времени на милые улыбочки и на всякие там «РозыПикардии», перед ней можно было ставить табличку: «Женщина за работой». Этоймамочке не годились нож с вилкой, ее устроили бы разве что совковая лопата иленточный транспортер. Тоска брала глядеть на нее. А Рико (его подбородок былвровень со столом, и рядом с невестой виднелась только пара испуганных, как усуслика, карих глазенок) знай подавал ей блюдо за блюдом, так же нервно иглуповато ухмыляясь.

Пока шла церемония разделки торта, мы устроили себедвадцатиминутный перерыв, и сама мисс Гибсон покормила нас на кухне. Там былаадская жара от раскаленной печки, да мы и проголодаться как следует не успели.Вечер начинался хорошо, но теперь запахло чем-то неладным. Я видел это по лицамсвоих ребят… да и по лицу мисс Гибсон, коли на то пошло.

Когда мы вернулись на эстраду, пьянка была в разгаре.Здоровые парни, шатаясь, бродили по залу с тупыми ухмылками на рожах илигалдели где-нибудь в углу о разных видах скачек. Несколько пар захотелитанцевать чарльстон, и мы сыграли «Блюз тетушки Хагар» (они его скушали), и«Под чарльстон – назад в Чарльстон», и еще несколько номеров в том же духе.Джаз для девочек. Пигалицы, которым все было пока внове, носились по залу,щеголяя кручеными чулками, водили пальчиками у себя под носом и визжали«ву-ду-ди-ду», – меня от этого клича и сейчас тошнит. Снаружи темнело. С оконкое-где свалились сетки от мух, и в зал налетели мотыльки – они толклись вокруглюстры целыми тучами. А оркестрик, как поется в песенке, все играл. Невеста сженихом оказались на отшибе – их обоих, не тянуло улизнуть пораньше, – иостальные про них почти забыли. Даже Сколлей. Он уже порядком нализался.

Время шло к восьми, когда в зале появился маленькийчеловечек. Я его сразу приметил, потому что он был трезвый и явно напуганный –точно кошка посреди собачьей своры. Он пробрался к Сколлею – тот болтал скакой-то шлюшкой у самой эстрады – и похлопал его по плечу. Сколлей живообернулся, и я слышал каждое слово их разговора. Ей-богу, лучше б не слышать.

– Кто такой? – грубо спросил Сколлей.

– Меня зовут Деметриус, – сказал человечек. – ДеметриусКатценос. Меня Грек послал.