Его слова, казалось, ее немного позабавили.

– Лучше уж я сама их скажу, чем буду ждать, пока вы скажетеза меня.

– А… да, конечно. Позвольте мне еще раз повторить, что вынеобыкновенно умны, мадам.

– Вы скоро выдадите мне диплом, – заметила Фредерика ивстала.

– Так это все, что вы хотели мне сказать, мадам?

– По-моему, да. Я собиралась проведать Ник и отнести ейцветы.

– Вы очень любезны. Благодарю вас за откровенность, мадам.

Она бросила на него испытующий взгляд, как будто хотелачто-то добавить, но передумала и вышла из комнаты, слабо улыбнувшись мне, когдая распахнул перед ней дверь.

– Умна, бесспорно умна, – заметил Пуаро. – Но и Эркюль Пуароне глуп.

– Что вы имеете в виду?

– Что с ее стороны очень мило тыкать мне в глаза богатствоммсье Лазаруса.

– Должен признать, что это показалось мне довольно мерзким.

– Мой друг, вы верны себе: ваши чувства столь жесправедливы, сколь неуместны. Ведь в данном случае речь идет вовсе не о хорошемтоне. Коль скоро у мадам Райс есть преданный дружок, который богат и можетобеспечить ее чем угодно, стоит ли ей убивать свою любимую подругу из-закаких-то жалких грошей?

– О! – сказал я.

– Вот именно: «О!»

– Почему вы позволили ей пойти в лечебницу?

– А при чем тут я? Разве это Эркюль Пуаро мешает мадемуазельНик видеться с друзьями? Помилуйте! Это все доктора и сиделки. Ох уж эти мненесносные сиделки! Вечно они носятся с правилами, предписаниями, распоряжениямиврача…

– А вдруг они ее пропустят? Если Ник станет настаивать?

– Милый Гастингс, они не пустят никого, кроме меня и вас.Так что давайте-ка поскорей собираться.

Дверь распахнулась, и в гостиную влетел Джордж Челленджер.Его загорелое лицо пылало негодованием.

– Послушайте, мсье Пуаро, – заговорил он. – Что это всезначит? Звоню в эту проклятую лечебницу. Спрашиваю, как здоровье Ник и когда ясмогу с ней повидаться. И вдруг оказывается, доктор не разрешает к ней никогопускать. В чем дело, хотел бы я знать?! Короче, это ваша работа? Или Ник и всамом деле заболела от потрясения?

– Мсье, уверяю вас, что не я устанавливаю правила длялечебниц. Я бы никогда не осмелился. А что, если позвонить милейшему доктору –как бишь его? – ах да, доктору Грэхему?

– Звонил уже. Он говорит, что она чувствует себя именно так,как следовало ожидать, – обычная белиберда. Я-то знаю их штуки: у меня у самогодядя – врач. Гарли-стрит. Нервные болезни. Психоанализ и все прочее. Он мнерассказывал, как они отшивают родственников и друзей своих пациентов всякимиутешительными словечками. Знаем, как это делается. Я не верю, что Ник не всостоянии никого видеть. Мне кажется, это ваших рук дело, мсье Пуаро.

Пуаро одарил его благожелательнейшей улыбкой. Я всегдазамечал, что он особенно благоволит к влюбленным.

– Теперь выслушайте меня, мой друг, – заговорил он. – Если кней пустят хотя бы одного, нельзя будет отказать и другим. Верно? Или все, илиникого. Хотим мы с вами, чтобы мадемуазель была в безопасности? Безусловно. Таквот, вы сами видите, что следует сказать: никого.

– Понятно! – с расстановкой выговорил Челленджер. – Но ведьтогда…

– Т-с-с! Ни слова больше. Забудем даже то, что было сказано.Осторожность и неусыпная бдительность – вот что от нас сейчас требуется.

– Я не из болтливых, – негромко ответил моряк.

Он направился к двери и на минуту задержался у порога.

– На цветы никакого эмбарго, так ведь? Если, конечно, они небелые?

Пуаро улыбнулся.

– Ну а сейчас, – сказал он мне, едва захлопнулась дверь запылким Челленджером, – пока в цветочном магазине происходит неожиданная встречамсье Челленджера с мадам, а может быть, еще и с мсье Лазарусом, мы с вамиспокойно отправимся в лечебницу.

– И зададим три вопроса? – спросил я.

– Да. Зададим. Хотя, если на то пошло, ответ я уже знаю…

– Как? – воскликнул я.

– Да очень просто.

– Когда же вы его узнали?

– За завтраком, Гастингс. Меня вдруг озарило.

– Так расскажите!

– Нет, вы услышите его от мадемуазель. – И чтобы отвлечьменя от этих мыслей, он подтолкнул ко мне распечатанный конверт.

Это было сообщение эксперта, обследовавшего по просьбе Пуаропортрет старого Николаса Бакли. Он решительно утверждал, что картина стоитникак не больше двадцати фунтов.

– Ну, одно дело с плеч долой, – заметил Пуаро.

– В этой мышеловке – пусто, – сказал я, вспомнив одну из егодавнишних метафор.

– О! Так вы помните? Вы правы, в этой мышеловке пусто.Двадцать фунтов – а мсье Лазарус предложил пятьдесят. Непростительная ошибкадля столь проницательного на вид молодого человека! Но полно, полно, время неждет.

Лечебница была расположена на вершине холма над заливом. Насвстретил санитар в белом халате и отвел в маленькую комнатку на первом этаже,куда вскоре вошла проворная сиделка.

Она взглянула на Пуаро и, как мне показалось, с трудомсдержала улыбку – по-видимому, доктор Грэхем, давая ей инструкции, достаточноярко описал наружность маленького сыщика.

– Мисс Бакли спала превосходно, – сообщила она. – Вы к нейподниметесь?

Мы нашли Ник в приветливой солнечной комнате. Она лежала наузкой железной кровати и казалась похожей на утомленного ребенка. Вид у нее былизмученный, апатичный, лицо бледное, а глаза подозрительно покраснели.

– Как хорошо, что вы пришли, – равнодушно сказала она.

Пуаро взял ее руку в свои:

– Мужайтесь, мадемуазель. Жить всегда из-за чего-нибудь дастоит.

Ник испуганно посмотрела на Пуаро:

– Ох!

– Вы мне расскажете о том, что вас тревожило в последнеевремя, мадемуазель? Или я должен догадаться? И вы позволите выразить вам моеглубочайшее сочувствие?

Она вспыхнула:

– Так вы все знаете? Впрочем, теперь это безразлично. Всеравно я его уже никогда больше не увижу.