– С Чарлзом? Что это вы о нем вспомнили?

– Да так, простое любопытство.

– Чарлз хорошо относится ко мне. Но он, конечно, страшныйсухарь. Сидит здесь как гриб. Мне кажется, что он меня не одобряет.

– Ох, мадемуазель, мадемуазель! А я слыхал, что он у вашихног.

– Ну, втюриться-то можно и в того, кого не одобряешь. Чарлзукажется, что мой образ жизни достоин порицания. Он осуждает меня за коктейли,цвет лица, друзей, разговоры. Но в то же время он не в силах противиться моимчарам. Мне кажется, его не оставляет надежда перевоспитать меня.

Она помолчала, потом в ее глазах мелькнула чуть заметнаяискорка.

– А из кого же вы выкачивали местную информацию?

– Только не выдавайте меня, мадемуазель. Мы немногопобеседовали с мадам Крофт, австралийской леди.

– Что ж, с ней приятно поболтать, когда есть время. Славнаястарушенция, но страшно сентиментальна. Любовь, семья, дети… ну, вы понимаете,все в таком духе.

– Я тоже старомоден и сентиментален, мадемуазель.

– Да что вы! Я бы сказала, что из вас двоих сентименталенскорее капитан Гастингс.

Я побагровел от возмущения.

– Он в ярости, – заметил Пуаро, от души наслаждаясь моимзамешательством. – Но вы не ошиблись, мадемуазель. Нет, не ошиблись.

– Ничего подобного, – сказал я сердито.

– Он превосходный, исключительный человек. Временами мне этострашно мешает.

– Не городите вздора, Пуаро.

– Начнем с того, что он нигде и ни в коем случае не хочетвидеть зла, а если уж увидит, то не способен скрыть свое справедливоевозмущение. У него редкая, прекрасная душа. И не вздумайте мне перечить, мойдруг. Я знаю, что говорю.

– Вы оба были очень добры ко мне, – мягко сказала Ник.

– Да, да, мадемуазель. О чем тут говорить. Нам предстоитсделать гораздо больше. Так вот, пока что вы останетесь здесь, будете выполнятьмои приказы и делать то, что я вам велю. Положение таково, что вы должны мнеполностью повиноваться.

Ник устало вздохнула:

– Я сделаю все, что хотите. Мне все равно.

– Вы не будете некоторое время встречаться с друзьями.

– Ну что ж. Я никого не хочу видеть.

– Ваша роль будет пассивной, наша – активной. Ну а теперь явас покину, мадемуазель. Не стану мешать вашему горю.

Он направился к двери и, уже взявшись за ручку, обернулся испросил:

– Между прочим, вы как-то говорили, что написали завещание.Где же оно?

– Да где-нибудь валяется.

– В Эндхаузе?

– Ну да.

– Вы положили его в сейф? Заперли в письменном столе?

– Не помню. Где-то лежит. – Она нахмурилась. – Я ведьужасная неряха. Большая часть бумаг и всякие документы лежат в библиотеке вписьменном столе. В том же столе почти все счета. И там же, наверное,завещание. А может, у меня в спальне.

– Вы мне даете разрешение на обыск?

– Пожалуйста, можете осматривать все, что угодно.

– Спасибо, мадемуазель. Не премину воспользоваться.

Пока мы не вышли из больницы, Пуаро не сказал ни слова. Нокак только за нами закрылась дверь, он схватил меня за руку и воскликнул:

– Видите, Гастингс? Видите? О! Черт побери! Я не ошибся. Ябыл прав. Я все время чувствовал, что чего-то не хватает, что из мозаикивывалился какой-то кусочек. А без него потеряла смысл и картина.

Я никак не мог разделить его ликования. На мой взгляд, мы несделали никаких сногсшибательных открытий.

– До самой последней минуты я не мог сообразить, в чем дело,– продолжал Пуаро. – Впрочем, чему тут удивляться. Одно дело знать, что здесьупущено какое-то звено, другое – выяснить, что это за звено. Ах! Это гораздотруднее!

– Вы хотите сказать, что это имеет прямое отношение кпреступлению?

– Ну да! Неужели вы сами не видите?

– Говоря откровенно, нет.

– Возможно ли? Но мы ведь выяснили то, чего так долго немогли доискаться, – мотив! Тот самый неведомый мотив, который мы никак не моглинащупать.

– Может, я просто туп, но я все-таки не могу взять в толк,на что вы намекаете. Вы имеете в виду ревность?..

– Ревность? Нет, дорогой мой. Самую заурядную и, можносказать, обязательную причину всех преступлений. Деньги, мой друг, деньги.

Я вытаращил на него глаза.

Он продолжал, но уже более спокойно.

– Послушайте же, мой друг! Сэр Мэтью Сетон умер чуть большенедели назад. А он был миллионером, одним из богатейших людей в Англии.

– Да, но ведь…

– Погодите. За нами никто не гонится. У него был племянник,которого он обожал и которому оставил все свое огромное состояние. В этом мыможем не сомневаться.

– Но…

– Еще бы, что-то отойдет другим наследникам, что-тодостанется птицам, но основной капитал все равно получил бы Майкл Сетон. Впрошлый вторник газеты сообщили, что Майкл Сетон исчез, а со среды начинаютсяпокушения на мадемуазель. Нельзя ли в таком случае предположить, что передвылетом Майкл Сетон написал завещание и оставил все своей невесте?

– Но это же не больше чем догадка.

– Догадка, не спорю. Но она обязательно должнаподтвердиться. Иначе все лишается смысла. На карту поставлено огромноесостояние, а не какие-то жалкие гроши.

Я задумался. Выводы Пуаро казались мне слишком скоропалительными,но в глубине души я не мог с ним не согласиться. Он обладал каким-тосверхъестественным чутьем. Но все же я считал, что многое еще нужно проверить.

– А что, если о помолвке никто не знал? – возразил я.

– Ба! Кто-нибудь да знал. В таких случаях всегда кто-тознает. А если не знает, так догадывается. Сама мадемуазель признает, что умадам Райс появились какие-то подозрения. Возможно, у нее нашлись и средстваузнать все наверняка.

– Каким образом?

– Ну, во-первых, Майкл Сетон, очевидно, переписывался смадемуазель. Они ведь были помолвлены. А наша молодая леди, мягко говоря,небрежна. Она бросает вещи где попало. И очевидно, ни разу в жизни непользовалась ключом. Так что удостовериться было вполне возможно.