Пропадут её винтовки, и ножики пропадут пропадом, и револьверы… Хоть бы деньги забрал…

— Может и так. Деньги забери, там золотыми всё, в цене не упадёт. Будет куда потратить. Пообещай сначала!

— Так не веришь? Поговорили, и довольно. Заберу, если придётся чужой выводок кормить. Как бы ещё хватило!

— Другой разговор! — согласилась Сцинка, подбираясь вплотную. Сделку надо было скрепить.

Свою одежду Сцинка с себя снять не позволила. Если и пробовать сорвать с себя нательное бельё, то отойдёт вместе с кожей — настолько присохло. Да и к рубахе прикасалась ядовитая Адениум, лучше не рисковать — пусть останется под верхней. Нижние штаны, наоборот, сняла — по противоположной логике. Если на них яд, пусть будут подальше.

Огонь трещал в печи, Сцинка смотрела на отблески пламени на чужом, влажном от пота теле, на свои почерневшие ногти, на хорошо подогнанные доски и брусья потолка и стен в фермерском доме.

— Тепло.

— Ты всё ещё мёрзнешь, Сцинка?

— Уже нет, — Сцинка выбралась и сразу потянулась за своей одеждой. Густав её вернул, прижал к себе и поцеловал. Сцинка удивилась, она не ожидала. Целуют ведь только жен, в церкви: должно быть, единственный раз в жизни, больше не обязательно.

— Ты что? Не надо этого! — Алиша отодвинулась.

— Сухая ты вся, — Густав покачал головой. — Тебе нужно больше есть.

— Опять за своё.

— Так Сц…

Фермер не договорил. Сцинка его остановила.

— Я Алиша, — и пока Густав не опомнился, она натянула свои штаны и поднялась.

— У таких как я могут быть и губы и тело отравлены. У меня нет, меня выгнали раньше, чем обучили ядам. Но я недавно убила одну пропитанную отравой женщину. Так что ты лучше помойся и поскорее!

— Алиша, значит. Что ты такое говоришь, Алиша?

— Рассказываю тебе, что знаю. Больше ведь я и не знаю ничего.

Сцинка плотнее запахнулась, чтобы сохранить тепло на своём теле, вернулась за стол, потребовав карту. Долго и основательно, со всеми подходами, тропами и приметами, она расписывала местонахождение своих тайников. Густав слушал внимательно, но всё чаще зевал. Наконец, сказал:

— Алиша, пойдём уже спать.

— Так иди, а мне нужно закончить, — Сцинка продолжила размечать карту.

— Пойдём вместе, закончишь утром, до завтрака.

Алиша сообразила, что фермер зовёт её спать с собой. Прислушалась к зарождающейся тоске по теплу, которое уже начало рассеиваться. Мир холоден и велик, а она, хоть и убийца, тоже ещё чуть живая, значит, хочет тепла. Ящерицы греются, пока могут, тепла на сколько-то да хватает. Но Густав заслуживает живую женщину, и Сцинка говорит:

— Ты иди пока, я попозже.

Она хотела сказать другое, что произнести так и не отважилась. Хотела признаться, что она умирает. Что не надо целовать мёртвых. И спать с ними не надо.

Ушли рано. Лавиния не понимала, к чему такая спешка? Когда Сцинка вернулась ночью, Мадам сонно шепнула:

— Пришёл всё-таки.

Алиша буркнула:

— Это я. Спи.

Лавинья повздыхала, сказала, кажется, что жаль, и сразу опять заснула.

Утром наспех позавтракали, о еде беспокоилась сама Мадам Делавинь. Фермера не было. Алиша предположила, что он или уже в поле, или в загоне для скота, раздаёт животным корм. Тем лучше. Покидав кое-какую снедь в мешки, вышли. Лавиния шутливо поклонилась дому, отпустив какую-то весёлую присказку, оглянулась, увидела кого-то в поле, должно-быть, решила, что это фермер и бодро пошла вперёд. Сцинка, покачав головой, шагнула было следом. Её схватили за руку.

— Сбегаешь?

Алиша отметила, что слегка оглохла на правое ухо. Плохо это, лучше бы, чтоб прошло. Чужой руки она не сбросила и даже не потянулась за ножом. Узнала по приближающимся шагам и первому до сказанной фразы вдоху, что это Густав. А всё же поздно узнала, подпустила близко.

— Уходить нам пора.

— Так ли надо? И не попрощавшись, — Густав взглянул на болтающую с его работником Лавинию.

— Надо. Заказ у меня.

— Вчера ничего не сказала.

— Работа такая, ты же понимаешь, — Алиша похлопала по схватившей её руке. — Отпусти, пойду я.

— Когда вернёшься?

— Не знаю.

Скорее всего, никогда. Но так Сцинка отвечать не стала.

— Неспроста ты мне на карте свои богатства зарытые обозначила. Не собираешься возвращаться, Алиша?

— Это если вдруг не я, а меня. Всякое бывает, Густав.

— Но не с тобой ведь, нет?

Если она пока жива, то это больше дело удачи и времени. Скоро время своё возьмёт. Медленно отъедает оно у Алиши жизнь по кусочкам. Время и пустыня. Холод и одиночество. И пустота.

— Если вдруг вернётся одна Лавинья — впусти. И приглядись всё-таки: женщина она хорошая. Если никто из нас не вернётся — проследи за крестниками. Забирать к себе этот табун не прошу. Просто проследи, что все живы и при деле.

— Не нравятся мне твои речи, Алиша.

— Мне самой не нравятся.

— Так и оставайся! Зачем куда-то идти?

— Закон! — Сцинка покачала головой. — Деньги выплачены, заказ я взяла. Отказаться не могу: и нельзя, и убьют за отказ.

— Что за мир ваш такой дрянной? — рассердился фермер.

— Мир у нас с тобой, Густав, один. Просто не все видят одно и то же. И не все хотят видеть.

— А я что должен видеть?

Что можно увидеть, если приглядеться внимательно? Умирает Сцинка. Разлазится на части. Нечего ей предложить фермеру. Даже для удобрений она непригодна: давно в ней самой один яд.

— Я убийца, Густав. Мне тебе дать нечего. Раньше ли, позже ли — судьба у меня одна: сдохнуть как псина беспризорная и в ад отправиться — к тем, кого сама же и зарезала.

Фермер помолчал, поморщился. Хотел сказать что-то, но посмотрел на Сцинку и передумал, сказал в итоге:

— Тогда иди. Постарайся не помереть раньше, чем заказ исполнишь — это для тебя важней всего? — он отпустил руку Сцинки, махнул на дорогу.

— Уходи.

Алиша запустила пальцы под волосы, скребнула ногтями. Сколько-то кожи отошло от плоти, пальцы погрузились в влажное. Испугавшись, Сцинка вытерла пальцы о ворот, поводила туда-сюда, избавляясь от крови. Царапины ныли, но больше ныло Алишино сердце.

— Прощай, Густав! — она отвернулась и быстро пошла по дороге, торопясь догнать Лавинию. Скоро поднимется солнце, тогда придётся прятаться под платками. Но так и сподручнее — хорошо будет, если путниц сразу не признают.