— Ничего особенного. Все спят, — ответил Савельев и опятьзевнул. — Чаю хотите?

— Какого чаю? Где старик? Кто с ним?

— Федор Федорович у себя в спальне. С ним Софья Дмитриевна.Все нормально, не волнуйтесь.

Надо было просто войти в спальню, хотя бы взглянуть настарика, но Кольт малодушно медлил, боялся, что не выдержит, сорвется,расплачется, и от этого злился все больше.

— Что значит — нормально? — прошипел он, исподлобья глядя наСавельева. — Где врач? Где сиделка?

— Нет никого, кроме меня и Софьи Дмитриевны.

— Почему?!

Савельев прищурил близорукие глаза, посмотрел на Кольта безвсякого почтения и сказал:

— Петр Борисович, будьте добры, пожалуйста, не кричите.Софья Дмитриевна только что заснула, а спит она очень чутко. Давайте мыпобережем ее силы.

— Почему нет врача? — повторил свой вопрос Кольт с ядовитымвкрадчивым спокойствием.

— Видите ли, ситуация достаточно сложная. Кажется, ИванАнатольевич не все сказал вам.

— Что ты мелешь, служивый? — тихо взревел Кольт. — ИванАнатольевич мне всегда говорит все! Это его обязанность! Или ты намекаешь, чтоЗубов от меня что-то скрывает? Кто ты вообще такой? Что ты себе позволяешь? Устарика приступ, ты тут дрыхнешь, а он может умереть в любую минуту.

— Да, стало быть, не знаете, — пробормотал Савельев и послепаузы добавил чуть громче: — Софья Дмитриевна сделала Федору Федоровичуинъекцию.

— Какую инъекцию?

— Ту самую, Петр Борисович.

Кольт медленно опустился на диван, посидел мгновение,тряхнул головой, вскочил и принялся шарить в карманах пиджака, искать сигареты.Нашел пустую пачку, скомкал, швырнул в угол.

— У нее не было препарата! Не было, ты понял? Все осталосьтам, на яхте! Как она могла вколоть ему? Что вколоть? Ну! Отвечай!

Савельев молча вышел из комнаты. Через минуту вернулся ссигаретами, протянул Кольту пачку.

— Иван Анатольевич, вероятно, не хотел вас заранеетревожить, — произнес он сонным мирным голосом и щелкнул зажигалкой, — у васбыло важное совещание, а в двух словах все равно ничего не объяснишь.

— Ну, так объясняй в десяти, в ста словах. Слушаю тебя.

— Петр Борисович, вы не волнуйтесь. Я могу, конечно,объяснить вам в ста словах, но будет лучше, если Софья Дмитриевна самарасскажет. Там очень уж все сложно, запутанно. У вас наверняка появятсявопросы, а я вряд-ли сумею ответить.

Кольт честно пытался сдержаться, но его колотила дрожь, иголос сам собой взлетал до невозможной громкости. Савельев смотрел на негосочувственно, и это было странно. Петр Борисович привык, что ребята из службыбезопасности, отставные капитаны и майоры, вытягиваются перед ним в струнку,трепещут, говорят «есть!» и «так точно!», мгновенно выполняют любое приказание.Он хорошо им платил и считал, что каждый из них готов на все, лишь бы непотерять такую престижную и выгодную работу.

Савельев вел себя вовсе не по хамски, нет, он всего лишь нетрепетал и не заискивал. Он говорил с Кольтом как с ребенком или как с больным.Никто никогда не позволял себе таких интонаций. Наверное, ничего страшного вэтом не было, просто Петр Борисович не привык, к тому же слишком устал инервничал.

— Так, подожди, — Кольт зажмурился и помотал головой. — Сонявколола старику препарат. И теперь остается только ждать. Сам старик знает обэтом? Он согласился?

— Почти.

Это произнесла Соня. Она возникла неожиданно в дверномпроеме, на ней был красный шелковый халат, который Петр Борисович подарилстарику на День Победы. Очень дорогой халат, от «Дримоли». Агапкин тогда ещезаявил, что эта роскошь напоминает ему сумасшедшего чекиста Кудиярова, и ниразу халат не надевал.

— Что значит — почти? Он был в сознании?

— Не совсем. Он говорил, но не со мной, а с Таней, — оназевнула и пригладила взлохмаченные светлые волосы, — я должна была решить занего. То есть он просил, чтобы решила Таня. Зайдите к нему, только тихо. Онспит.

В спальне горела тусклая лампа. Агапкин дышал тяжело,хрипло. Лоб его был влажным и горячим.

— Тридцать восемь и два, — прошептала Соня.

«Неделю держится высокая температура, потом выпадают волосы,шелушится кожа, слезают ногти», — вспомнил Петр Борисович и спросил тожешепотом:

— Все-таки как у вас оказался препарат?

— Пойдемте, выпьем чаю, я расскажу.

Савельев курил на кухне. Чайник закипал. Соня села изаговорила бесстрастным, ровным голосом. Выложила почти все, только некоснулась проблемы реального возраста Хота и не упомянула имени Дассам. Когдастала рассказывать, как умирал Макс, заплакала, извинилась и вышла. Вернуласьчерез пять минут, умытая, спокойная.

Пока она говорила, Петр Борисович то и дело открывал рот,чтобы задать вопрос, но сдерживался. Соня просила не перебивать. Когда оназамолчала, он опять открыл рот, но почему-то все вопросы испарились, осталисьлишь эмоции, которые невозможно выразить словами.

Паузу заполнил Савельев. Его низкий, сиплый голос звучал такбуднично, словно во всем происходящем не было ничего особенного.

— Жучки в квартире Софьи Дмитриевны уже нашли, там сейчас работаютнаши специалисты, — сообщил он, — ни на одной подстанции «скорая» с такимномером не числится. Эммануил Зигфрид фон Хот родился в тысяча девятьсоттридцать пятом году в немецком городе Марбурге. Ныне гражданин Швейцарии,профессор, египтолог, специалист по семиотике, прилетел в Москву позавчера изБерна, по туристической визе. Живет на частной квартире, адрес установить неудалось.

— Стоп! — Кольт поднял палец. — Если он объявился в Москве,мы можем попробовать привлечь его к ответственности через Интерпол. В Германииэто не удалось…

— Здесь тоже не удастся, — перебил Савельев, — у господинаХота нет и никогда не было яхты. За последние два года он ни разу не посетилГерманию.

— Петр Борисович, вы же сами недавно говорили, похитителеймоих не найдут, — добавила Соня, — мы уже убедились, все это бесполезно и дажеопасно. Помните, как следователь в Германии предлагал мне пройти обследование упсихиатра?

— Помню, — буркнул Кольт, — это действительно былонеприятно.

— Не то слово. Так что лучше не суетиться, вести себя так,будто никаких имхотепов не существует. Честно говоря, я очень устала от них,мне нужна передышка.