— Нет, Петр Борисович, не можете.

— Почему?

— Видите ли, дело в том, что Макс… — она прикусила губу,стала доставать сигарету.

Руки у нее задрожали, она выронила пачку. Савельев поднял,дал ей прикурить.

— Ну, не молчите, пожалуйста! — взмолился Кольт.

— В склянке, которую передал Макс, была только одна доза, —быстро проговорила Соня, стараясь не глядеть в глаза Петру Борисовичу.

— Только одна доза, — повторил Кольт и скорчился, сложилсявдвое от резкой боли.

— Что с вами? — тревожно спросил Савельев.

— Ничего. Не обращайте внимания. Сейчас пройдет. Значит,препарата опять нет, и надо начинать все сначала. Но вы уверены, что стариквыживет? Уверены?

— Давайте не будем это обсуждать, от нас теперь уж ничего независит, а вам нужно срочно лечь, — сказала Соня.

Петр Борисович сам не заметил, как оказался в гостиной надиване, проглотил из рук Савельева пару таблеток. Соня накрыла его пледом иушла в спальню к старику.

Москва, 1922

В кабинете Бокия на письменном столе были разложены листыбумаги, исписанные невозможно мелким почерком. Федор склонился над столом слупой в руке. Молчание длилось уже минут двадцать. Глеб Иванович курил, сидя наподоконнике, и наблюдал за Федором.

— Все равно не верю, — произнес наконец Федор и аккуратно сложиллистки в стопку.

— Перестань, ты прекрасно понимаешь, что это правда.Показания самой Элизабет Рюген, добытые нашим агентом и записанные с ее слов.

— Каким агентом?

— О, агент весьма ценный, незаменимый, — Бокий веселоподмигнул, — оперативный псевдоним Консолор.

Агапкин нахмурился, вспоминая перевод латинского слова. Онзнал, что разговор не продолжится, пока эта маленькая задачка не будет решена.Глеб Иванович обожал озадачивать и ждал ответа, как строгий экзаменатор.

— Утешитель, — сердито выпалил Федор, — могу представить,что это за утешение.

— Можешь представить? О, вряд ли. Он такой искусник, дамы вего присутствии млеют, сходят с ума от нежности.

Бокий забавлялся, у него было отличное настроение, и Федорне мог понять, чем так развеселило начальника спецотдела донесение агентаУтешителя. Вряд ли он стал бы радоваться очередной порции компромата на Таню.Федору казалось, что в донесении нет загадок. Все чудовищно просто. Смертныйприговор Даниловой Татьяне Михайловне, и ничего больше.

В отличие от многих своих коллег Бокий не был кровожаден.Недавно созданный по распоряжению Ленина спецотдел занимался шифровальнымделом, разработкой и применением техники в разведке и контрразведке. Эта службане использовалась ни при арестах, ни в следственных мероприятиях.

Глеб Иванович любил сложные интеллектуальные игры. Суткамимог колдовать, придумывая и взламывая хитрейшие шифры. Революционноепереустройство мира было для него тоже чем-то вроде головоломки, самой увлекательнойиз всех возможных.

Бокий долго молчал, с удовольствием наблюдая, как нервничаетФедор, но все-таки сжалился.

— Видишь ли, муж Элизабет старше нее на двадцать лет. ОттоРудольф Рюген, норвежский ученый физик, друг Нансена, умнейший, добрейший старик,а главное, весьма богатый. Правда, есть одна проблема, вроде бы ерундовая, нодля семейной жизни такая мелочь становится роковой.

— Глеб Иванович, при чем здесь Таня? — раздраженно перебилАгапкин. — Вы занимаетесь этим Рюгеном, подложили в постель к его молодой женесвоего искусника-утешителя, но Таня при чем?

— Молодец, — Бокий кивнул и улыбнулся, — схватываешь налету. Таня была бы совершенно ни при чем, если бы Элизабет не захотела сделатьдоброе дело. А как известно, нет доброго дела, которое осталось быбезнаказанным. Особенно когда за него взялась такая вертихвостка, как Элизабет.Правда, наказана будет не она, и это, конечно, несправедливо. Но в нашембренном мире справедливости мало, если она вообще существует.

— Это единственный экземпляр? — мрачно спросил Агапкин.

Он все еще держал в руках тонкую стопку.

— Пока да. Это сверхсекретная информация, я решил неотдавать машинистке, — он наконец соизволил взглянуть в глаза Агапкину имедленно, четко произнес: — Нет, Федя, даже не думай.

Но было поздно. Пальцы Федора быстро, ловко раздиралибумагу. Через минуту глубокая медная пепельница наполнилась бумажными клочьями,мелкими, как конфетти. Еще через минуту в пепельнице загорелся костерок. Бокийдаже бровью не повел. Молча, с интересом наблюдал эту сцену, только когда огоньразыгрался слишком сильно, взял графин и залил костерок водой.

— Можете меня арестовать, — сказал Федор.

— Дурак, — Бокий покачал головой, — если я решу тебяарестовать, мне твое дозволение не понадобится. Иди, вылей эту пакость всортир. И смотри, на ковер не пролей.

Когда Федор вернулся, Бокий сидел за столом и говорил потелефону. Перед ним лежали листы с напечатанным текстом. Федор поставил наместо чистую пепельницу. Ему хватило быстрого взгляда, чтобы узнать то самоедонесение, рукопись которого он так мужественно уничтожил. Бокий, продолжаяразговаривать, перехватил его взгляд, шевельнул бровями, прикрыл листки ладоньюи принялся постукивать по ним длинными тонкими пальцами.

— Да, Владимир Ильич. Я понял. Постараюсь выяснить. Хорошо…Непременно… Как вы себя чувствуете?

Он замолчал надолго, слушал, хмурился, улыбался, качалголовой. Наконец положил трубку и обратился к Федору, который стоял у окна,смотрел в темное стекло.

— Сядь, успокойся. И пожалуйста, впредь старайся сначаладумать, а потом уж действовать. Не наоборот.

— Глеб Иванович, зачем вы устроили этот спектакль?

— Я? Ха-ха! Это ты устроил спектакль, я был благодарнымзрителем. Знаешь, я даже завидую тебе. Никогда ни в кого так не влюблялся,чтобы жизнью рисковать.

— В революцию, — чуть слышно произнес Федор и закурил, — вотв кого вы влюблены. Ради нее рисковали много раз.

— Спасибо, — хмыкнул Бокий, — звучит красиво. Не забудь,прибереги это для речи на моих похоронах.

— Да, хорошо, — машинально кивнул Федор и тут же испугался,прикусил язык.

Но Бокий только рассмеялся. Он редко смеялся так долго ивесело.

— Глеб Иванович, кто перепечатывал донесение? — спросилФедор, выдержав паузу.